— Даже ребенком?
— Даже ребенком.
— Вы намерены остаться у нас в городе?
— И останусь, пока не придет охота уехать.
— А она еще не пришла? И не придет?
— Нет.
— Решили гнуть свое до конца?
— Это касается только меня.
И все. Вокруг них как бы возникла ледяная пустота. Это было настолько ощутимо, что Джастин несколько раз обернулся, проверяя, закрыта ли дверь. Затем обстоятельно высморкался, обследовал платок, скомкал его и развернул чикагскую газету.
— Вот тебе кофе, Чарли. Может, приляжешь?
— Нет.
Чуточку позже у бара остановилась машина шерифа. Кеннет торопливо пересек тротуар.
— Рад видеть тебя на ногах, Чарли! Двойной бурбон, с твоего позволения. Итак, опять впрягся? Прошла простуда?
Это могло произойти и сейчас, при Бруксе, поэтому Чарли прислушивался к машинам.
— Знаешь, если так пойдет дальше, мы скоро вернем владельцу все украденное оружие.
— Полиция опять что-нибудь получила?
— Нет, сегодня я сам нашел у дверей офиса незавернутый пистолет, судя по номеру — один из тех, что украли у Гольдмана.
Шериф повернулся к Уорду:
— Похоже, вы были правы, Джастин. Простые люди выбросили бы оружие в реку — на их взгляд, так безопаснее. Я потолковал с моим городским коллегой, и он составил список молодых ребят определенного круга. В обращении осталось четыре пистолета.
— Четыре лишних! — вставил Чарли и, не удержавшись, взглянул на Уорда.
Кеннет, видимо, что-то почувствовал: не то, что действительно происходило между барменом и клиентом, но какую-то трудноуловимую связь между ними. Однако предпочел не ломать себе голову, допил свою порцию и утер губы.
— Словом, поглядим. До скорого, Чарли. Может быть, до вечера.
— Пожалуй, что так.
При этих словах Джастин тоже что-то почуял. Он нахмурился, и во взгляде его, устремленном на Чарли, мелькнула тревога.
К счастью для бармена, нервы которого были напряжены до предела, всех отвлек телефон. Звонили насчет скачек. Итальянец с ходу запомнил ставку и занес ее потом в ученическую тетрадь. Когда он поднял голову, Джастин в упор смотрел на него, и в его больших глазах читался вопрос. Он даже раскрыл рот, словно собираясь заговорить, и Чарли с радостью помог бы ему. Бармен уже больше часа ждал от Уорда хоть слова, да что там — слова, просто взгляда, который, возможно, все изменил бы.
Он чуть ли не молил Уорда об этом, но тот лишь бросил мелочь на стойку: утро кончилось, и Джастину наступало время съесть рубленый бифштекс и яблочный пирог в кафетерии напротив, где белокурая официанточка ввиду сырой погоды была завита особенно старательно.
— Ты ничего не ешь, Чарли.
— Аппетита нет.
— Тебе надо поесть. Посмотри, на кого ты похож!.. Признайся, от Луиджи плохие вести?
Бармен подумал, потом честно ответил:
— Нет, не плохие.
— Но ты встревожен?
— Нет, не встревожен. Мне просто не терпится, чтобы поскорей настал вечер, а лучше — завтрашний день.
— Чего ты ожидаешь?
Неожиданно, беспричинно его потянуло уйти на кухню и выплакаться перед женой, потому что он чувствовал: нервы у него вот-вот сдадут, голова — кругом, а Джастин упорно не идет навстречу. Ему захотелось услышать добрый грубый голос Кэнкеннена — это его подбодрит. И Чарли позвонил Бобу.
— А, это вы! — встретила его в штыки старая экономка. — Поздравляю и благодарю: по вашей, так сказать, милости я больше не вижу Боба. Если он вам нужен, думайте сами, где его найти.
Не сконфузься он так в тот раз, когда ездил на Холм к Честеру Норделу, Чарли отправился бы, пожалуй, в типографию потолковать с издателем. Вероятно, не сказал бы ему ничего, во всяком случае, ничего существенного, но, может быть, нашел бы там видимость поддержки, и это облегчило бы ожидание.
— Ты считаешь меня порядочным человеком, Джулия?
— Ты самый лучший муж и отец на свете.
Это не совсем прямой ответ на его вопрос. Ну и что? Вероятно, как раз в таком ответе он и нуждался.
— На следующей неделе мне придется съездить в Кале.
— Знаю.
— Откуда?
— Да ведь ты должен купить мне новогодний подарок… Ну, скоро скажешь, что такого важного пишет Луиджи. Ты же недаром сжег письмо.
Значит, сходила-таки наверх посмотреть. Прочитала бы она письмо, если бы нашла?
— Почему ты все время смотришь на часы? Кто-нибудь должен приехать?
Может ли он ей сказать, что произойдет?
— Сегодня никого не будет. Тут уж такой народ: в снег или в гололед еще вылезают из своих дыр, в дождь — ни за что.
Тем не менее Сандерс заскочил пропустить стаканчик после завтрака, хотя, чтобы пробежать метров двадцать по тротуару, вынужден был накинуть на голову мешок.
— Хэлло, Чарли! Счастлив видеть тебя на ногах, старина…
Удивленный штукатур повернулся на табурете:
— Что это ты высматриваешь?
— Ничего.
Мимо проехала машина. Номерной знак — массачусетский. Не та.
— Знаешь, на что я трачу бо́льшую часть дня у себя в мастерской? Делаю дочкам рождественский вертеп. Высота пять футов, занавес настоящий, открывается, ширина достаточная, чтобы уместиться сзади на корточках. Столяр бесится: я постоянно клянчу у него то гвозди, то клей… Ждешь кого-нибудь?
— С чего ты взял?
— Вид у тебя такой, словно ты кого-то ждешь. Кстати, о Джастине. Вчера встретил его там, где он вряд ли хотел быть замеченным.
— Где?
— Он заходил к старухе. Ну, к той, что живет за кожевенным заводом. Он меня не видел, и я этому рад. Как ему только не противно?.. Чарли!
— Да, да.
— Что я сейчас сказал?
— Как только ему не противно?
— А что не противно?
— Не знаю. Извини, Джеф. Это все лекарства: я ими буквально напичкан.
Он идет под дождем. Заходит к Китайцу. Покупает продукты, которые ему вряд ли придется есть. А минут через двадцать проследует мимо бара в обратном направлении — со шляпы льет вода, пальто набухло.
Это, конечно, произойдет, как всегда, на улице, и на земле останется лежать похожая на куль темная мокрая масса.
— Послушай, Джеф…
— Да?
— Мне что-то нехорошо. Я, пожалуй, выпью с тобой стопочку джина.
А ведь достаточно набрать номер Китайца, который Чарли помнит наизусть, попросить Джастина, сказать ему…
