Лурса поднялся на самый верх, прошел мимо двух женщин, даже не оглянувшись на них, без стука открыл дверь прокурорского кабинета.
Он удачно избежал сцены в коридоре, и то уж слава богу! В полутемном кабинете находились двое — на фоне окна видны были два темных силуэта, и оба обернулись одновременно, как по команде.
— Наконец-то! — не удержался Рожиссар, направляясь к письменному столу и подвигая себе стул.
Вторым оказался Дюкуп, какой-то особенно крысоподобный, и Лурса заметил, что оба с умыслом стараются держаться подальше от него, иначе им пришлось бы подавать ему руку.
— Садитесь, Гектор. Держу пари, что я вас разбудил.
При всем желании Рожиссар не мог обращаться к Лурса иначе, как по имени, коль скоро они состоят в родстве и даже росли вместе. Зато он отыгрался за это послабление, подпустив шпильку в конце фразы. С той же целью он принял важный вид и с преувеличенным вниманием стал копаться в бумагах, словно перед ним находился обычный преступник, которого следует поначалу хорошенько запугать.
А Дюкуп остался стоять в позе постороннего зрителя, которому известен весь ход спектакля и который заранее предвкушает удовольствие.
— Я очень огорчен тем, что произошло… Даже больше чем огорчен… Я не желаю от вас ничего скрывать и прошу вас не разглашать того, что я вам сейчас скажу: вчера вечером я позвонил в министерство и попросил у них совета, заметьте, впервые за все годы моей работы!
Весь этот город, все эти крыши, которые сечет дождь, мокрые следы на полу в кулуарах суда, две женщины на скамейке… А Эмиль? Ясно, в каком-нибудь мерзком закутке этой твердыни правосудия он ждет допроса в обществе полицейского.
— Разумеется, я вызвал вас неофициально. Мы с Дюкупом считаем необходимым с вами проконсультироваться или хотя бы держать вас в курсе дела. Так вот, вчера Дюкуп долго допрашивал сына Доссена, и я сам присутствовал на допросе, вернее, на части допроса. Вы его знаете, ведь он ваш племянник… Признаюсь, мне от души жаль беднягу… Я не раз с ним встречался у них в доме на обедах… Он производил на меня впечатление хрупкого, болезненного юноши, удивительно нежного, даже руки и глаза у него девичьи… В кабинете Дюкупа, который, надо сказать, вел допрос весьма деликатно, ваш племянник проявил прямо-таки болезненную чувствительность, так разнервничался, что я уже думал было вызвать врача. Сначала он долго не сдавался, а потом заговорил…
Реакция Лурса на это сообщение была столь неожиданна, во всяком случае неожиданна для обоих его собеседников, что они удивленно на него взглянули и умолкли: адвокат поднялся, снял пальто, повесил его в знакомый стенной шкаф, вынул из кармана пачку сигарет, снова сел на стул и, положив себе на колени записную книжку, тряхнул правой рукой с зажатым в ней карандашом, чтобы грифель встал на место.
— Разрешите?
Те двое обменялись тревожным взглядом, не зная, как объяснить такое поведение, скрыта ли в нем угроза.
— Полагаю, вы сами понимаете: то, что я вам сообщаю, станет известно через несколько часов всему городу, ибо невозможно замять дело, раз помимо всего прочего совершено убийство. Министерство придерживается моего мнения: во всей этой драме Эдмон Доссен лишь статист и, если хотите, в известной мере жертва. Я его понимаю, особенно теперь, когда я имел случай убедиться в его необыкновенной впечатлительности. Так вот, несколько молодых людей из хороших семей, и не только из хороших, посещали маленький бар возле рынка; и в числе прочих сын колбасника, сын одного…
— Знаю! — прервал прокурора Лурса.
— В таком случае вы, очевидно, знаете также, что ваша дочь являлась как бы центром этой группы, а ваш дом был их штаб-квартирой. Я в отчаянии, и не только из-за вас, но и из-за всех нас, так как скандал отзовется на всем высшем обществе Мулэна. Согласитесь, что в суде будет достаточно трудно убедить наших милейших присяжных, будто эта шайка молодежи могла собираться ночами в доме, танцевала там под патефон и напивалась, а хозяин дома…
Дюкуп, видимо взявший на себя роль публики, одобрительно закивал.
— Все это не зашло бы столь далеко, если бы три недели назад в их группу не попал новичок, некто Маню, который в первый же вечер предложил угнать машину — если вам угодно, одолжить ее на время у владельца, — дабы вся компания могла продолжать веселиться в некоем пригородном кабачке… Замечу, кстати, что Эдмон Доссен вел себя во всей этой истории самым достойным образом; надеюсь, вам известно, что именно он взял на себя неблагодарную роль позвонить доктору Матре и потребовал от него сохранения профессиональной тайны…
Самое любопытное было во время рассказа прокурора обнаруживать в памяти полузабытые воспоминания детства, особое выражение лица, манеры Марты. Лурса померещилось, что он и сейчас слышит ее голос в ответ на родительский вопрос, кто из них двоих нашкодил: «Гектор!»
А так как уже тогда Марта была болезненной и такой же нервной, как теперь ее сынок, родители не осмеливались ей перечить. Однако это не мешало ей бросать на брата торжествующий взгляд, в котором ясно читалось: «Опять я их провела! А ты влип!»
Рожиссар Жердь с приличествующей в подобных обстоятельствах миной продолжал:
— Я вынужден был заняться одной из сторон вопроса, который неизбежно станет публичным достоянием. Другими словами, я пытался установить, каковы были на самом деле отношения между Доссеном и Николь… И уверен, что Эдмон не солгал и что между ними ничего не было… Просто они развлекались, разыгрывая перед друзьями и незнакомыми людьми комедию близости, делали вид, что они любовники; но это была только игра. Простите, что я касаюсь таких вещей. Но не думаю, что так же было и с вышеназванным Маню… Присутствие раненого в вашем доме стало превосходным поводом для ежевечерних встреч… И я имею все основания полагать, что раненый дурно влиял на молодого человека… Словом, у меня сложилось вполне определенное мнение… Надеюсь, вы признаёте за мной наличие известного опыта в вопросах криминалистики. Маню принадлежит к разновидности экзальтированных юнцов, которых при желании можно превратить или в святых, или в каторжников, поскольку у них нет ничего за душой и они с величайшей легкостью воспринимают чужие импульсы… Все прочие забавлялись более или менее невинно, а он внес в эту игру достаточно опасную струю реального действия… Конечно, Доссен не мог сформулировать это так же четко, но таков подтекст его признаний… С появлением Маню сборища приняли совсем новый характер, и члены группы замышляли даже вылазки, целью которых был настоящий грабеж… Допустим, что главная вина падает на Большого Луи, о котором продолжают поступать самые неприятные сведения… В связи с этим вам небезынтересно будет узнать, что в течение двух недель, которые Большой Луи провел под вашим кровом, он отправил несколько почтовых переводов общей суммой на две тысячи шестьсот франков в деревню некоей девице, от которой имеет троих детей и которая проживает где-то в Нормандии… Копии этих переводов обнаружены… Я поручил тамошнему прокурору произвести проверку в Онфлэре и допросить эту женщину; в случае надобности я дам распоряжение доставить ее сюда. Все это — увы! — приводит нас к тому, что в моих глазах является бесспорной истиной, и Дюкуп, которому я благодарен за проявленные им во время следствия такт и беспристрастность…
