Дома у него было алиби — скачки. Дома он был хорошим семьянином, внезапно охваченным страстью к игре, без которой он теперь не мог обойтись.
На работе же Боб, а скоро и все остальные будут считать его женатым человеком, отцом семейства, который стыдливо скрывает свою связь.
Тогда — пусть следят. И та и другая сторона все его странности и перемены в настроении будут относить за счет одного из этих пороков.
Без особого желания, а лишь стремясь выдержать намеченную линию поведения, Жюстен отправлялся каждый день за «Трибьюн де Лозанн» в один из четырех-пяти киосков, где, как он знал, продавали эту газету. Каково же было его удивление, когда однажды он прочитал на пятой странице:
АРЕСТОВАНЫ ПО ОБВИНЕНИЮ В УБИЙСТВЕ МАНИКЮРШИ
Наши читатели, вероятно, помнят, что 20 августа текущего года молодая женщина, уроженка Цюриха, проживавшая в нашем городе, была найдена задушенной в своей квартире на улице Бюньон. По-видимому, преступление было совершено накануне.
Сегодня нам стало известно, что три дня назад сыскная полиция задержала одного выходца из Голландии для допроса по этому делу. Согласно последним данным, следователь Ла Паллю потребовал, чтобы его содержали в одиночной камере.
А как раз Кальмар стал приходить в себя, начал спокойно наслаждаться своими деньгами!
Что это за выходец из Голландии, и то, что он голландец, не свидетельствует ли о его принадлежности к международной гангстерской корпорации?
Человек, ехавший с ним в поезде, говорил с восточноевропейским акцентом и возвращался в то злополучное утро откуда-то из Белграда или Триеста.
Арлетта Штауб, если верить августовскому номеру «Трибьюн», работала маникюршей в отелях, где останавливались иностранцы.
«А я — француз», — хотелось ему добавить шутки ради.
«А теперь, дамы и господа, передаем спортивные новости… На велосипедных гонках…»
Дальше Кальмар не слушал. Он думал о голландце, о том, скажет ли он о чемоданчике и его содержимом, и если да, то ведь и через несколько месяцев может быть обнаружено, что мужчина в кремовом костюме, с чемоданчиком в руке, приезжал в такси на улицу Бюньон, затем поспешно вернулся на вокзал и выпил залпом две порции виски.
«И в будущее воскресенье, первое воскресенье декабря, в Мезон-Лафит состоятся последние бега этого сезона… Мы поделимся своими предположениями, как обычно, в субботу, но уже сегодня можно сказать, что кобыла Майская Красавица, которая пришла второй в состязаниях в…»
Он ясно расслышал: последние бега в этом сезоне. Это значит, что теперь, в течение более или менее долгого времени, он не сможет ничего выигрывать?
Тоже скверно, так как он уже свыкся со своим положением игрока. В субботу вечером, во время передачи фильма или спектакля, он усердно делал пометки на странице газеты, где сообщалось о конных состязаниях, а в воскресенье утром уходил из дому один, почти всегда пешком.
— В каком агентстве ты получаешь свои выигрыши? — спросила Доминика.
— Я меняю агентства каждое воскресенье. Вот почему иногда я еду в машине, а иногда иду пешком. Если бы я ходил в одно и то же место, другие заметили бы, как мне везет, и начали бы ставить на тех же лошадей. Кроме того, лучше, чтобы о выигрыше никто не знал, а то еще дойдет до налогового инспектора.
— Ты думаешь, что о выигрышах нужно заявлять?
— Не знаю. Попробую осторожно разузнать об этом.
Еще один промах. Ведь Доминика была настолько щепетильна, что могла заставить его заявить о выигранных суммах, если это положено по закону.
Поскольку скачки были последними в сезоне, нужно сделать вид, что он сорвал большой куш, обеспечить себя на дальнейшее. В воскресенье, когда Кальмар вернулся домой, они отправились в Пуасси, где не были уже несколько недель. Днем, когда он, как обычно, дремал, в комнату вошла Доминика:
— Послушай, Жюстен, ты не можешь мне сказать, на каких лошадей ты ставил?
Он с усилием улыбнулся:
— Ни за что, дорогая. Нельзя задавать такой вопрос играющему на скачках. Мне кажется, что, если бы я на него ответил, счастье отвернулось бы от меня. Во всяком случае, мне бы так казалось, и я отныне не смог бы выбирать лошадей, полагаясь только на свою интуицию.
— Ты ставил на Майскую Красавицу?
— Да… Это одна из фаворитов…
— И на Жерминаль?
— Кто тебе сказал про Жерминаль? Мне казалось, что ты никогда не читаешь в газете раздел скачек.
— А я и не читаю, но об этом только что сказали по радио. Ты ставил на нее?
— Может быть.
— И на Дьяволицу? Быстрее отвечай…
— Я тебе повторяю: может быть.
— Если ты ставил на этих лошадей и в этом порядке, ты выиграл бешеные деньги… Две тысячи семьсот с чем-то франков за один франк…
— Ничего удивительного.
— Посмотри быстрее…
— Ни к чему. Я на них ставил.
— Все-таки, прошу тебя, Жюстен, посмотри…
Она была еще в большем возбуждении, чем он. К счастью, у него в карманах всегда были билеты, а его жена не способна была разобраться в дырочках, которыми обозначали ставку.
— Ну, вот… Майская Красавица, Дьяволица, Жерминаль, Лусто и Гаргамель…
— Но ты перечислил пять… Потом ты поставил Дьяволицу на второе место…
— Ошибся… Клянусь, что я играл именно в таком порядке, а то, что я ставил на пятерых, ничего не меняет.
— Сколько же ты поставил?
— Десять франков…
— А я думала, что ты ставишь не больше пяти за раз.
— А сегодня поставил десять…
— Иначе говоря, ты выиграл больше двадцати тысяч франков?
— Совершенно верно… Послушай, дорогая, как только я получу деньги, знаешь, что ты сделаешь?
— Я так рада, и в то же время совесть не дает мне покоя. Как бы мне хотелось, чтобы эти деньги достались нам другим путем! Я не могу не думать о дедушке. Меня удивляет, что ты так спокоен…
— Может быть, потому, что я не настоящий игрок и не рискую плохо кончить. Итак, завтра или послезавтра ты пойдешь и купишь себе хорошую шубу…
— Ты с ума сошел!
— Я же не говорю — из норки…
И он добавил с наигранным смешком:
— И не из шиншиллы… Я не знаю, что тебе нравится… Как-то ты говорила о леопарде…
— Это не для зимы… Кроме того, леопард очень броский… Это хорошо для женщины, у которой три или четыре шубы…
— Тогда какую же?
— Сказать тебе, о какой я мечтаю? Такая шуба, даже высшего качества, стоит не очень дорого… Из дикой кошки… Они снова в моде… Они очень легкие и скромные…
