Книга Три комнаты на Манхэттене, страница 256. Автор книги Жорж Сименон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Три комнаты на Манхэттене»

Cтраница 256

Бросать она не стала, просто положила на стол. Пускай сам побеспокоится. Она и не подумала запастись блокнотом с отрывными листками. Ей годился любой клочок бумаги, хоть краешек газеты.

Сразу он не вскочит ни за что на свете. Как ни разбирает его любопытство, он готов ждать и ждать. Ее осенило, как можно его поторопить. Она просто-напросто встала и переключила телевизор на вторую программу. Он терпеть не мог, когда ему навязывали не ту программу, которую он выбрал.

Как только она вновь уселась в кресло, он, в свой черед, встал, переключил программу и походя, будто невзначай, схватил записку.

Позеленел! Он заухмылялся. Он выдавливал из себя смех. Но смех получился нехороший, натужный, потому что цвет лица у него и впрямь скверный. Он в этом убеждается каждое утро за бритьем. Сперва он думал, что виновато освещение в ванной с матовыми стеклами. Рассмотрел себя в другой комнате. И впрямь он похудел. Когда стареешь, лучше уж худеть, чем толстеть. Он вычитал в газете, что страховые компании берут с толстых более высокий взнос, чем с худых.

И все-таки свыкнуться с собой теперешним ему трудно. Рост у него высокий. Когда-то он был широк в кости, плотен, крепок. На стройке ходил в огромных сапогах, зимой и летом в одной и той же черной кожаной куртке. Ел и пил все без разбора, не заботясь о желудке. За более чем пять десятков лет ему ни разу не пришло в голову взвеситься.

Теперь Эмиль чувствовал, как болтается одежда на его исхудавшем теле, у него часто болело то в ноге, то в колене, в груди или в затылке. Ему семьдесят три года, но, если не обращать внимания на худобу, он не желал признать себя стариком.

А Маргарита — считает ли она себя старухой? Когда он раздевается, на лице у нее возникает презрительная гримаса — она не понимает, что сама одряхлела, куда больше, чем он.

В этом состоит еще одна их игра. В нее они сыграют попозже, когда поднимутся наверх, в спальню. На втором этаже три спальни. В день свадьбы супруги, понятное дело, легли вместе в той из комнат, где раньше спали родители Маргариты, а потом она сама с первым мужем. Она сохранила родительскую кровать орехового дерева, перьевой матрас и необъятную перину. Буэн пытался ко всему этому привыкнуть. Несколько дней спустя он сдался, тем более что жена не соглашалась спать при открытом окне. Перебираться в другую спальню он не стал, а принес себе отдельную кровать и поставил ее рядом с кроватью жены.

Стены были оклеены обоями в мелкий цветочек. Сперва в спальне висели только две увеличенные фотографии в овальных рамах: на одной — Себастьян Дуаз, отец Маргариты; на другой — ее мать, которую свела в могилу чахотка, когда дочь была совсем еще мала. После, когда они уже перестали разговаривать, Маргарита рядом с отцовским повесила портрет своего первого мужа Фредерика Шармуа. Судя по фотографии, это был худой, изящный мужчина с поэтической внешностью: тонкие усики, острая бородка. Он служил первой скрипкой в Опере, днем давал уроки.

Недели не прошло, как Буэн ответил на вызов, повесив у себя в изголовье портрет своей первой жены.

Каждый старался поддеть другого — так же как во время раздевания. Они могли бы разойтись по разным комнатам, но оба не желали ничего менять в привычках, сложившихся с первых лет. Буэн почти всегда раздевался первым, стараясь вести себя при этом как можно целомудреннее. Но все равно ему неизбежно приходилось показывать голую грудь, ребра, которые все сильнее обтягивала кожа, волосатые ноги и дряблые ляжки.

Он знал — жена подсматривает и рада-радешенька, что он постепенно сдает, но чуть погодя наступал его черед украдкой коситься на тощую и плоскую грудь, обвисшие ягодицы и распухшие лодыжки Маргариты.

«Хороша, ничего не скажешь!»

«А сам-то! Думаешь, красавец?»

Они по-прежнему не разговаривали. Молча мерили друг друга глазами. Каждый по очереди шел чистить зубы: ванная была единственной комнатой в доме, где они никогда не бывали вдвоем. Оба привыкли слышать, как щелкала задвижка, когда один из них там запирался.

Буэн грузно укладывался, выключал ночник у изголовья. Жена юркала под одеяло легче и проворнее, и он знал, что она долго еще лежит с открытыми глазами и ждет сна. Он засыпал почти сразу. Проглочен еще один кусок дня, последний. Завтра будет другой день, точь-в-точь такой же.

Спать было хорошо. Особенно спать и видеть сны: во сне у него не было возраста и старости не было. Иногда ему снились пейзажи, которые он когда-то видел: они жили, переливались, благоухали. Порой он даже бежал — бежал во весь дух на поиски какого-то источника и слышал его журчание. Маргариту он никогда ко сне не видел, первую жену — редко, и если она ему снилась, то лишь такой, какой была незадолго до свадьбы.

А снились ли сны Маргарите? Может быть, она видела в них первого мужа? Или отца? Или те времена, когда носила соломенные широкополые шляпы и гуляла вдоль Марны, прикрываясь от солнца зонтиком?

Какое ему дело? Если хочет, пусть видит во сне первого мужа-музыканта или себя в детстве. Плевать ему на это, верно?

II

Проснулся он, как всегда, в шесть и без будильника: за свою жизнь Эмиль не пользовался им ни разу. Его отец тоже вставал спозаранку. Отец был каменщиком еще в те времена, когда при строительстве не применяли кранов и здания возводили, укладывая кирпич за кирпичом и постепенно наращивая леса.

Жили они в Шарантоне в небольшом доме, так называемом флигеле, сразу за шлюзом на канале Марна — Сена. Весь квартал был убежден, что волосы у отца седые; они вечно были припорошены известкой или цементом. Ванной в их флигеле не было. Зимой и летом они умывались во дворе у колонки, раздевшись до пояса, а раз в неделю, по субботам, ходили в общественную баню.

Эмиль тоже был каменщиком. Работал он с четырнадцати лет, сперва учеником, и поначалу его обязанности заключались в том, что он бегал за разливным вином для всей бригады. Он посещал вечернюю школу. Спал мало. Уже женившись, он сдал экзамен на мастера, а еще через несколько лет — на инспектора дорожных работ.

Его первую жену звали Анжела, Анжела Делиж. Она была деревенская, из-под Гавра; в шестнадцать лет родители отправили ее, как и остальных четырех сестер, на заработки в Париж. Сперва она служила нянькой, потом продавщицей в колбасной. Да, действительно, когда-то она доила коров, и руки у нее были большие, красные. Жилье они снимали на Шарантонской набережной, неподалеку от шлюза, и в ту пору Буэн каждое утро перед работой заходил к родителям поздороваться. На Шарантонской набережной у них тоже не было ванной. Они все так же ходили в баню, где стены коридоров были пропитаны испарениями человеческих тел.

— Ну прими ты ванну!

Они с Маргаритой с трудом перешли на «ты». Когда они поженились, ему было шестьдесят пять, ей шестьдесят три. Поначалу они чувствовали себя наедине страшно неловко, робели, прямо как юные влюбленные.

А может, они и впрямь были влюбленными?

— Нет, я люблю душ…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация