Планов он не строил. Дома еще ничего не определилось. Оба уходили и приходили, ища свое место, свой ритм, свои занятия, словно музыканты в оркестровой яме, настраивающие инструменты.
На четвертый или пятый день — он больше их не считал — Буэн издали проследил за женой, когда она отправилась на послеобеденное свидание. Было уже темно. Она прошла почти безлюдной улицей Санте, обогнула тюрьму. Прохожие попадались редко, их шаги слышались еще издали.
Маргарита свернула на улицу Даро, такую же пустынную, и наконец близ железнодорожных путей вышла на улицу Сен-Готар. Она не беспокоилась, следят за ней или нет. Шла для своих лет довольно быстро. Потом остановилась перед непонятным сооружением: это было нечто вроде старинной фермы, за решеткой виднелся внутренний дворик, а с другой стороны — два низких строения, похожих на конюшни.
Пока она пересекала мощеный двор, в этих строениях залаяли собаки; она направилась к ступеням крыльца, позвонила в колокольчик, подождала, пока откроют. Когда она скрылась за дверью, Буэн подошел к решетке и прочел на эмалированной табличке:
ДОКТОР ПЕРРЕН
ВЕТЕРИНАРНАЯ ЛЕЧЕБНИЦА
Вот куда она ходила, как ходят в больницу проведать больного! Значит, попугай жив.
Хоть Маргарита и отравила кота, Эмиль жалел о своей мести. С радостью сказал бы ей это, но было уже поздно. Впрочем, он не хотел доставить ей такое удовольствие — унижаться перед ней.
А она? Жалела она о том, что наделала? Нет. Эта женщина не из тех, кому знакомо раскаяние. Она всегда права. Всегда уверена в себе. Всегда следует праведным путем — стоит только поглядеть, с каким уверенным видом она возвращается из церкви, особенно по воскресеньям. Одежда источает запах ладана. Взгляд — и тот становится светлее, невиннее, словно ей только что открылась благодать небес и вечной жизни.
Буэн ненавидел воскресенья, когда на улицах нет шума, ставни магазинов закрыты, прохожие слоняются без дела. Походка у них не такая, как в будни. Они прогуливаются бесцельно, а если идут куда-нибудь, то не торопятся. У него в семье когда-то была та же маета, всем было неловко в нарядной одежде, и вечно все опасались, как бы дети не измазались. Когда он был маленький, его родители чуть не каждое воскресенье ссорились. Хотя были славные люди, привыкшие гнуть спину и принимать жизнь такой, как она есть.
— Иди погуляй!
Он гулял вдоль канала или вдоль Сены. Ему давали монетку: летом на мороженое, зимой на конфеты, и он выбирал леденцы — их хватало надолго.
Даже те, кто всей семьей катался в лодках, сидели в каком-то оцепенении, а к вечеру можно было не сомневаться, что по дороге попадутся пьяные.
В это воскресенье ресторан, где Эмиль обычно ел, оказался закрыт, и, чтобы позавтракать, ему пришлось дойти до авеню Генерала Леклерка. Потом он прошелся мимо «Стаканчика сансерского», но там тоже были опущены ставни. Чем занимается Нелли в воскресенье? К мессе она наверняка не ходит. Скорее всего, долго валяется в постели, слоняется по спальне, кухне, маленькому темному кафе, куда никто не придет и не побеспокоит ее. Может быть, после обеда она ходит в кино? Эмиль никогда не видел ее на улице. Никогда не представлял ее в ином наряде, кроме черного платья и домашних туфель.
Маргарита не пошла к доктору Перрену — по воскресеньям у него тоже закрыто. После обеда она осталась дома, и оба они уселись в гостиной перед телевизором, по которому передавали футбольный матч. Потом несколько песен. Мультипликацию. И фильм про ковбоев.
Они коротали вечер. Она вязала. Раз-другой ему показалось, что лицо ее смягчилось, что, подняв голову от вязания, она хочет с ним заговорить. В нем шевельнулась жалость. Маргарита неспособна первая пойти навстречу, поэтому его подмывало начать самому. Он уже открыл рот, намереваясь сказать что-нибудь вроде: «Мы ведем себя как дети…»
Нет. Такой формулировки их нынешних отношений она не примет.
«Послушай, Маргарита, давай попробуем забыть?»
Тоже не годится. Она ничего не забывала. Помнила в хронологическом порядке все разочарования, все обиды, все горести, которые претерпела с самого раннего детства. Ей нужно чувствовать себя несчастной, сознавать себя жертвой людской злобы и снисходительно прощать обидчикам.
Бедняжка…
Он сам виноват. Не надо было на ней жениться. Что заставляло его столько раз приходить под вечер в этот скромный дом, где она угощала его чашкой кофе, а позже и стаканом вина? Может быть, ему было небезразлично, что она владеет половиной этого тупика, что она дочь Себастьена Дуаза, хрупкое создание, чьи платья пастельных тонов сохраняют чуть вылинявшую элегантность?
Нет, о деньгах он не думал. О деньгах как таковых. Но все-таки они рисовались ему как некий фон, на котором тянулся этот ряд принадлежащих Маргарите домов, и человечек с рыбой представал ему как некий символ.
Буэн проник — случайно, в сущности, — в тот мир, который всегда наблюдал только издали; он даже в мыслях не держал, что будет туда когда-нибудь допущен. А был ли он в самом деле допущен? Он ликвидировал протечку. Маргарита угостила его рюмкой ликера, словно рабочего, который выполнил поручение по хозяйству.
— Почему бы вам не заглянуть ко мне завтра на чашечку кофе?
На кухне. Лишь через две недели она пригласила его в гостиную.
Фотографии произвели на него впечатление, особенно та, где она в ландо, запряженном парой лошадей, и другая, где она в огромной шляпе идет по берегу у самой воды.
Он на мгновение вновь перенесся в детство: тогда он тоже видел, как элегантная женщина подбирает подол, садясь в фиакр, или любовался амазонками в Булонском лесу, где побывал всего несколько раз, потому что далеко жил.
— Ваш отец держал лошадей?
— Мог бы. Но предпочитал нанимать экипаж на день. Я брала уроки верховой езды в манеже.
Лошади больше всего остального приводили его в мечтательное состояние.
— Только в манеже?
— Мы ездили с учителем на прогулки в Булонский лес.
Сначала она любила рассказывать о себе, перескакивала из одной эпохи в другую.
— Дважды в неделю по вечерам муж возил меня в Оперу, там у меня было постоянное кресло.
У нее сохранилось расшитое жемчугом шелковое вечернее платье, которое она надевала в театр, и высокие, выше локтя, перчатки из тонкой белой замши.
— Завтра не заглядывайте… День уплаты за квартиру: жильцы будут приходить один за другим.
И нести деньги. Сколько могли давать ей семь домов, остававшихся ее собственностью? Буэн понятия об этом не имел, но ему казалось чрезвычайно престижным занятием принимать в жарко натопленной гостиной людей, являвшихся с данью. Пожелай Маргарита, и ей не пришлось бы заниматься работой по дому. Она сама ему сказала:
— Мне было бы скучно сидеть сложа руки, а если я заскучаю, то недолго и заболеть, стать такой же, как все женщины моего возраста с их мнительностью.
