— Насколько я вас понял, вы хотите сказать, что он был завистливым… Не торопитесь отвечать… Маню, как и вы, жил в скромных условиях… Многие ваши одноклассники были не так далеки друг от друга по своему имущественному положению. В таких случаях часто возникают различные кланы… Рождается зависть, которая легко переходит в ненависть…
Тут послышался голос Маню, который начал было:
— Да что ты там…
Но председатель прикрикнул:
— Молчать! Дайте говорить свидетелю!
Впервые с начала процесса Маню взбесился от злости и готов был призвать весь зал в свидетели такой неслыханной наглости. Не в силах сдержаться, он продолжал что-то ворчать, и председатель повторил:
— Молчать! Только свидетель имеет слово…
— Да, господин председатель…
— Что да? Означает ли это, как сказал господин прокурор, что ваш товарищ был завистлив?
— Да…
Тут заговорил Рожиссар:
— Судя по вашим прежним заявлениям, подсудимый — впрочем, он сам это подтверждает — просил вас познакомить его с вашими приятелями… Припомните-ка хорошенько… Не было ли поведение Маню в отношении Эдмона Доссена вызывающим с первого же вечера, то есть с того вечера, когда произошел несчастный случай?
— Чувствовалось, что он его не любит!
— Хорошо! «Чувствовалось, что он его не любит». Выражал ли он свою неприязнь более откровенным образом?
— Он обвинил Эдмона, что тот передергивает…
Временами казалось, что Эмиль не выдержит и перепрыгнет через перила, отгораживавшие его от публики, до того он был напряжен.
— А что ответил Доссен?
— Что это правда, что он самый из всех нас умный и что Маню, если только сумеет, пусть тоже передергивает…
— В течение последующих дней вы часто виделись с Маню? Если не ошибаюсь, вы оба работали на одной и той же улице?
— Первые два-три дня.
— Что?
— Он со мной разговаривал… Потом, когда у него с Николь все пошло хорошо…
Хотя на брюках у него не было складок, все заметили, как дрожат его колени, словно Люска била лихорадка.
— Продолжайте… Мы стараемся установить истину.
— Он перестал интересоваться нами, и мной в том числе…
— Короче, он достиг цели! — отрезал Рожиссар, самодовольно выпрямляя стан. — Благодарю вас. Больше вопросов не имею, господин председатель…
Лурса медленно поднялся с места.
Первые же его слова были началом боя:
— Не может ли свидетель сказать, сколько отец давал ему карманных денег?
И когда Люска живо повернулся к адвокату, сбитый с толку этим вопросом, Рожиссар сделал знак председателю.
Но Лурса уточнил:
— Господин прокурор требовал от свидетеля не точных, вполне определенных сведений, а, так сказать, сугубо личного мнения. Да позволит он мне в свою очередь осветить личность Эфраима Люска, называемого Жюстеном…
Не успел он закончить фразу, как Люска стремительно произнес:
— Мне не давали денег! Я сам их зарабатывал!
— Чудесно! Разрешите узнать, сколько вы зарабатывали в «Магазине стандартных цен»?
— Примерно четыреста пятьдесят франков в месяц.
— Вы оставляли их себе?
— Из этой суммы я давал родителям на питание и стирку триста франков.
— Сколько времени вы работаете?
— Два года.
— Есть у вас сбережения?
Он злобно бросал свидетелю вопросы прямо в лицо. Рожиссар снова беспокойно шевельнулся в кресле и наклонился с таким расчетом, чтобы председатель мог услышать его слова, произнесенные вполголоса.
— Больше двух тысяч франков, — буркнул Люска.
Лурса с удовлетворенным видом повернулся к присяжным:
— Свидетель Эфраим Люска имеет больше двух тысяч франков сбережений, а ему только девятнадцать лет. Работает он всего два года.
И снова злобно спросил:
— А одеваться вам приходилось на оставшиеся сто пятьдесят франков?
— Да.
— Значит, вы одевались на эти деньги, и тем не менее вам удавалось откладывать примерно по сто франков в месяц… Иными словами, у вас не оставалось на личные расходы и пятидесяти франков… Может быть, вы тоже умеете передергивать в покер?
Люска растерялся. Он не мог отвести глаз от этого мастодонта, от этой лохматой физиономии, от этого рта, откуда, как пушечные ядра, вылетали вопрос за вопросом.
— Нет…
— Стало быть, в покер вы играли честно! Может быть, вы воровали деньги из кассы родителей?
Даже Эмиль и тот оцепенел от изумления! Рожиссар соответствующей мимикой старался показать, сколь ненужным, если не просто скандальным, считает он этот допрос, и жестами умолял председателя вмешаться.
— Я никогда не воровал у родителей…
Председатель стукнул по столу разрезальным ножом, но Лурса не слышал.
— Сколько раз вы кутили с Доссеном и его приятелями? Не знаете? Попытайтесь припомнить… Хотя бы приблизительно. Тридцать раз? Или больше? Сорок? Что-нибудь между тридцатью и сорока? И вы пили наравне с другими, полагаю? То есть больше четырех рюмок за вечер…
Голос председателя прозвучал одновременно с вопросом Лурса, и Лурса, мгновенно утихомирившись, повернулся к нему.
— Господин прокурор обратил мое внимание на то, что вопросы свидетелю можно ставить только через председателя… Поэтому прошу вас, мэтр Лурса, соблаговолите…
— Слушаюсь, господин председатель… Не сделаете ли вы величайшее одолжение узнать у свидетеля, кто за него платил?
И председатель явно неохотно повторил вопрос:
— Потрудитесь сказать господам присяжным, кто за вас платил?
— Не знаю…
Люска не спускал полные злобы глаза с адвоката.
— Не спросите ли вы, господин председатель, платил ли его приятель Маню за себя?
Рожиссар требует, чтобы все формальности были соблюдены! Пожалуйста! Теперь председателю придется, как попугаю, повторять чужие вопросы.
— …вас спрашивают, платил ли за себя Маню?
— Платил ворованными деньгами!
Всего десять минут назад зал был спокоен, даже чуточку угрюм. Но вот публика почуяла, что идет бой, хотя она даже не заметила его начала. Никто не понял, что именно произошло. Присутствовавшие оторопело глядели на адвоката, который вскочил с места, как дьявол, и громовым голосом задавал какие-то пустяковые вопросы.
Черты лица Эмиля обострились. Возможно, он начал что-то понимать?
