Что же еще произошло? Это уже было не важно. И вообще, ничто больше не казалось ему важным.
Он сказал:
— Интересно, а как же я побреюсь?
И она ответила ему слегка иронически, но, пожалуй, скорее, все-таки с нежностью в голосе:
— Нет ничего проще: позвони вниз дежурному, пусть пошлют купить тебе бритву и крем. Хочешь, позвоню?
Это явно забавляло ее. Она проснулась в безоблачном настроении, в то время как он чувствовал себя еще неловко в той реальности, настолько новой для него, что он даже и не очень был уверен, что все это происходит на самом деле.
Всплывали в памяти некоторые ее интонации, когда она, например, отметила с оттенком удовлетворения:
— Да ты совсем не толстый…
Он ответил самым серьезным образом:
— Я всегда занимаюсь спортом.
Он был готов выпятить грудь и напружинить бицепсы.
Казалось странным, что они в этой комнате ложились спать в темноте, а когда проснулись — в ней снова было темно. Он почти боялся ее покинуть, как если бы опасался оставить в ней частицу самого себя, которую он рискует никогда больше не обрести.
И еще одна любопытная деталь: они и не думали больше целоваться. Оба одевались, не стесняясь друг друга. Она произнесла задумчиво:
— Мне придется покупать новые чулки.
И провела пальцем, смочив его слюной, по спущенной дорожке, которую он заметил накануне.
Со своей стороны, он попросил ее с некоторой неловкостью:
— Одолжи, пожалуйста, гребень.
Пустынная улица, на которую они вчера пришли, оказалась шумной, полной народу, на ней было множество баров, ресторанов, небольших магазинов. И все было так густо расположено, что почти не оставалось темных пустот между зданиями.
В такой сутолоке было особенно приятно ощутить, что им удалось вырвать себя из этой толпы, заполнившей Бродвей, и свою относительную независимость и обретенную легкость чувств.
— Ты ничего не забыл?
Они вызвали лифт. Его обслуживала девушка в форме с равнодушным и угрюмым видом, а не тот добряк, которого они видели ночью. Выйди они часом позже, они снова встретили бы его, и он наверняка бы все понял.
Спустившись, Комб направился сдавать ключ дежурному, а Кэй очень спокойно и уверенно ожидала его, как ждут обычно мужа или постоянного любовника.
— Вы сохраняете за собой комнату?
На всякий случай он сказал «да» поспешно и очень тихо не только из-за нее, но в гораздо большей степени из-за своего рода суеверия, дабы не спугнуть судьбу, делая вид, что все, мол, уже известно заранее.
А что, собственно, было ему известно? Да ровным счетом ничего. Они по-прежнему так и не знали ничего друг о друге, во всяком случае не больше, чем накануне. И тем не менее, наверное, не было еще на свете двух существ, двух человеческих тел, которые бросились бы друг к другу так вот, не раздумывая, в безнадежном отчаянии.
Как именно, в какой момент они погрузились в сон? Он этого не мог припомнить. Один раз он проснулся, когда было еще совсем светло. Он увидел ее лицо, с которого еще не сошла печаль, а тело ее казалось распятым: рука и нога свисали с кровати до пола. Он уложил ее поудобнее, она даже не открыла глаза.
Теперь, оказавшись на улице, они повернулись спиной к фиолетовой вывеске «Лотоса», а Кэй держала его под руку, как ночью во время их долгого марша.
Почему ему сейчас стало немного досадно, что вчера она взяла его под руку слишком рано и слишком уж естественно, — совершенно незнакомого ей человека, каким он был для нее тогда?
Она сказала с веселой ноткой в голосе:
— А не поесть ли нам чего-нибудь?
С веселой ноткой потому, что все их сейчас веселило, потому что они шли стремительно, отталкиваясь от толпы, с легкостью пинг-понговых шариков.
— Что это будет — ужин? — спросил он.
И она расхохоталась:
— А может быть, начнем с утреннего завтрака?
Он перестал вроде бы даже понимать, кто он такой и сколько ему лет. И не узнавал больше этот город, который горестно и раздраженно измерил шагами за шесть с лишним месяцев. А теперь вдруг пришел в восторг от его огромных размеров и несуразной застройки.
На этот раз она совершенно непринужденно повела его за собой. Покорно следуя за ней, он спросил:
— Куда же мы идем?
— Чего-нибудь перекусить в кафетерии Рокфеллеровского центра.
Они уже подошли к главному зданию центра. Кэй уверенно зашагала по просторным коридорам, облицованным серым мрамором. Впервые он почувствовал, что ревнует, понимая прекрасно, как это нелепо.
И все же задал вопрос, волнуясь, как школьник:
— Ты… часто сюда приходишь?
— Иногда, когда бываю в этом районе.
— С кем?
— Дурак!
Казалось, что каким-то чудом, за одну ночь, даже меньше чем за ночь, они прошли путь, на который обычно любовники тратят недели, а то и месяцы.
Он поймал себя на том, что внимательно следит за официантом, принимающим у них заказ, желая убедиться, что тот с ней не знаком, что она не приходила сюда часто с кем-нибудь другим и не кивнет ли ей официант в знак того, что узнал ее?
Но он ведь при этом явно не любил ее. Был уверен, что не любит. Например, его передергивало, когда она манерным жестом вынимала сигарету из своей сумки, подносила ее ко рту, измазав губной помадой, потом лихорадочно принималась искать зажигалку.
Курить она не прекращала, даже когда перед ней стоял принесенный заказ. Закончив одну сигарету, она тут же принималась за другую. Пока дойдет до последней капли своего кофе с молоком, она выкурит их несколько штук. А последнюю — на прощание перед уходом, перед тем как подкрасить губы, выпячивая их с раздражающей его серьезностью.
Несмотря ни на что, он оставался на месте, никуда не уходил. Ему даже в голову не приходило, что он может перестать ждать и куда-то уйти. Он видел в зеркале свою улыбку одновременно и напряженную и детскую, напоминавшую ему его школьные годы, когда все представлялось в трагическом свете, когда было неизвестно, чем закончится очередное приключение.
А сейчас ему было сорок восемь лет.
Он ей еще об этом не говорил. Они совсем не затрагивали тему возраста. Скажет ли он ей правду? Или объявит, что ему сорок лет? Или сорок два?
Впрочем, кто знает, будут ли они вообще считать себя знакомыми через час, через полчаса?
А не потому ли они всякий раз тянут время, не спешат уйти, что не видят ничего, что позволяло бы им быть уверенными в их ближайшем будущем?
И снова улица. Право же, только на улице они чувствуют себя вроде как бы на месте. Надо сказать, что и их настроение здесь сразу же меняется к лучшему. Автоматически к ним возвращается та чудесная легкость, которую они обрели, даже не понимая, как это получилось.
