— Ты разочарована.
— Оттого что ты актер? Почему это должно меня разочаровать?
Она немного погрустнела. И он прекрасно понял почему. Они уже понимали друг друга без слов.
Коль скоро он был актер, а жил, в его-то возрасте, в этой комнате в Гринвич-Виллидже, то это означало, что…
— Это все гораздо сложнее, чем ты думаешь, — сказал он, вздохнув.
— А я ничего не думаю, дорогой мой.
— В Париже я был очень известен. Я могу даже утверждать, что я был знаменит.
— Я должна тебе признаться, что я не запомнила фамилии, которую ты назвал. Ты ведь произнес ее только один раз, в первый вечер, если помнишь? Я же невнимательно слушала, а после не решилась просить тебя повторить.
— Франсуа Комб. Я играл в парижских театрах Мадлен, Мишодьер, Жимназ. У меня были гастроли по всей Европе и по Южной Америке. Исполнял я также главные роли в ряде фильмов. Восемь месяцев тому назад мне предложили контракт на солидную сумму…
Она старалась изо всех сил не показать, что жалеет его. Это причинило бы ему боль.
— Все обстоит совсем не так, как тебе кажется, — поспешил он заверить ее. — Я могу вернуться назад, когда захочу, и вновь займу свое место…
Она налила ему еще чашку кофе, и сделала это так естественно, что он посмотрел на нее с изумлением, ибо близость, которая сама собой, без их ведома проявлялась в их мельчайших жестах, казалась каким-то чудом.
— Все это очень просто и глупо. Я могу тебе рассказать. В Париже все знают, и даже об этом сообщали газетенки. Жена моя была актрисой и тоже знаменитостью. Мари Клэруа…
— Я знаю это имя.
Она тут же пожалела о своих словах, но было уже слишком поздно. По-видимому, он отметил, что ей известно театральное имя его жены, а его нет.
— Она ненамного была моложе меня, — произнес он. — Ей перевалило за сорок. Мы женаты уже семнадцать лет. Моему сыну скоро будет шестнадцать.
Говорил он все это с каким-то отрешенным видом и вполне естественно смотрел на одну из фотографий, украшавших стену. Потом он поднялся и стал ходить взад и вперед по комнате, пока не кончил рассказывать.
— Прошлой зимой, совершенно неожиданно, она мне объявила, что покидает меня и будет жить с одним молодым актером, который только что окончил театральный институт и был принят в Комеди Франсез. Ему был двадцать один год. Происходил этот разговор вечером в нашем доме в Сен-Клу… Это дом, который я построил, ибо я всегда любил собственные дома… У меня очень буржуазный вкус, надо тебе сказать…
Я только вернулся из театра… Она появилась вскоре после меня. Пришла ко мне в кабинет-библиотеку и, пока объявляла о своем решении с эдакой мягкостью, мне и в голову не могло прийти, что тот, другой, уже ожидает ее прямо у двери дома, сидя в такси, которое должно было их увезти. Признаюсь вам… — Он тут же поправился: — Признаюсь тебе, что я был так поражен, до такой степени ошеломлен, что попросил ее хорошенько подумать. Я понимаю теперь, какой смешной казалась ей моя реплика. Я ей сказал: «Поди поспи, малышка. Мы поговорим об этом завтра на свежую голову».
Тогда она мне призналась: «Но дело в том, Франсуа, что я уезжаю прямо сейчас. Ты что, не понимаешь?»
Что же именно я должен понять? Что это было настолько срочно, что она не могла подождать до завтра?
Я действительно тогда не понял. Теперь, кажется, я понимаю. Но я вспылил. И должно быть, наговорил много чудовищных вещей.
Она же не переставала повторять, сохраняя полное спокойствие и почти материнскую нежность в голосе: «Как жаль, Франсуа, что ты не понимаешь!»
Они оба немного помолчали. Тишина была какая-то полновесная, абсолютная, в ней не чувствовалось ни тревоги, ни смущения. Комб закурил трубку так, как обычно это делал в некоторых своих ролях.
— Я не знаю, довелось ли тебе ее видеть в театре или в кино. Еще и сегодня она продолжает играть молодых девушек и не выглядит смешной. Лицо ее, кроткое, нежное, немного печальное, украшают огромные глаза. Они смотрят на вас пристально, полные наивного простодушия. Ну, можно сказать, что это глаза косули, которая с потрясением и упреком разглядывает так зло ранившего ее охотника. Это в духе ее ролей, и в жизни она была такой же, как в ту ночь.
Все газеты об этом писали, одни культурно, деликатно, другие же откровенно и цинично. Этот юнец покинул Комеди Франсез, чтобы дебютировать в одном из театров на бульваре в той же пьесе, что и она. Комеди Франсез предъявил ему иск за нарушение контракта.
— А твои дети?
— Мальчик в Англии, в Итоне. Он там уже два года, и я хотел бы, чтобы ничего не менялось. Моя дочь живет у моей матери в деревне около Пуатье. Я мог бы вполне остаться в Париже. Я продержался там около двух месяцев.
— Ты любил ее?
Он посмотрел на нее, как бы не понимая, что она сказала. В первый раз так вдруг получилось, что слова не имели для них одинакового смысла.
— Мне предложили главную роль в одном серьезном фильме, где она была тоже занята, и я знал, что она туда в конце концов устроит и своего любовника. В нашем ремесле мы обречены постоянно встречаться. Вот один пример. Поскольку мы жили в Сен-Клу и возвращались вечером на машине, нам нередко приходилось видеть друг друга в ресторане Фуке на Елисейских Полях.
— Я хорошо знаю это место.
— Как и большинство актеров, я никогда не ужинаю перед спектаклем, зато довольно плотно ем после. У меня было постоянное место у Фуке. Они там заранее знали, что мне нужно было подавать. Ну и вот! Может быть, и не на следующий день, во всяком случае, совсем немного времени спустя после ее отъезда, там, в ресторане, оказалась моя жена, и была она не одна. Она подошла и поздоровалась со мной за руку так просто и естественно, что могло показаться со стороны, что мы разыгрываем сценку из какой-то пьесы: «Добрый вечер, Франсуа».
И тот, другой, нервно подал мне руку и еле слышно пробормотал: «Добрый вечер, господин Комб».
Они, конечно, ожидали, и я это прекрасно понимал, что я предложу им тут же сесть за мой стол. К этому времени мне уже подали ужин. Я как сейчас вижу эту сцену. В зале было человек пятьдесят, среди них два или три журналиста, и все они смотрели на нас. И вот тогда, в этот вечер я, не задумываясь о последствиях моих слов, объявил им:
«Я собираюсь покинуть Париж».
«Куда же ты направляешься?»
«Мне предложили контракт в Голливуде. И поскольку теперь ничто меня не удерживает здесь…»
Было ли это с ее стороны проявлением цинизма, или же она просто не понимала? Она приняла за чистую монету то, что я ей сказал. Ей было прекрасно известно, что четыре года тому назад я действительно получил предложение из Голливуда и что тогда я отказался, с одной стороны, из-за нее, ибо она не была включена в ангажемент, а с другой — из-за детей, тогда еще слишком маленьких.
