– Я не могу позволить себе тратить время, дорогая. Мне нужно вспомнить и записать тысячу подробностей. Нельзя терять ни минуты! Мне больно думать, что я могу упустить какую-нибудь мелочь их последнего дня; моя книга должна быть полной. Думаю, что в целом они все приятно провели день, и, разумеется, хорошо, что они не догадывались, что он будет для них последним. Констанс, я, кажется, продрог.
– Через минуту ты будешь в своей теплой комнате.
Я медленно шла за ними, хотя мне не хотелось покидать сад, в котором сгущались сумерки. Вслед за мной шел Иона, ориентируясь на горевший в доме свет. Когда мы с Ионой вошли в дом, Констанс как раз закрывала дверь в комнату дяди Джулиана. Она мне улыбнулась.
– Он уже практически заснул, – тихо сказала она.
– Ты будешь обо мне заботиться, когда я сделаюсь такой же старой, как дядя Джулиан? – спросила я.
– Если все еще буду рядом, – ответила Констанс, и я похолодела. Я сидела в своем углу, держа на руках Иону, и наблюдала, как она двигается на ярко освещенной кухне, проворно, однако бесшумно. Через минуту она попросит меня накрыть на стол в столовой для нас троих. Потом, после ужина, наступит ночь, мы будем вместе сидеть на теплой кухне, под надежной охраной нашего дома, и снаружи никто и ничего не увидит, кроме полосы электрического света.
4
В воскресенье перемены стали на один день ближе. Я твердо решила не думать о трех волшебных словах и не впускать их в свой ум, однако ветер перемен дул так сильно, что их было не избежать. Перемены накрыли наше крыльцо, кухню и сад, точно густой туман. Я не собиралась забывать свои волшебные слова, это были «МЕЛОДИЯ», «ГЛОСТЕР» и «ПЕГАС», но я не желала впускать их в свой разум. Погода утром воскресенья была тревожной, и я подумала, что Иона, в конце концов, сумеет накликать на нас ураган. Солнце заливало кухню, но по небу быстро проносились облака, и, пока я завтракала, резкие порывы ветра то и дело проносились по кухне и вылетали вон.
– Надень сапоги, если пойдешь сегодня гулять, – сказала мне Констанс.
– Думаю, что дядя Джулиан не сможет сегодня сидеть в саду; ему будет слишком холодно.
– Чисто весенняя погода, – заметила Констанс и улыбнулась, глядя в сад.
– Констанс, я тебя люблю, – сказала я.
– И я тебя люблю, глупышка Меррикэт.
– Дяде Джулиану получше?
– Не думаю. Он съел свой завтрак, пока ты еще спала, и мне показалось, что он слишком утомился. Сказал, что ночью выпил лишнюю таблетку. Наверное, ему становится хуже.
– Ты за него боишься?
– Да. Очень.
– Он умрет?
– Знаешь, что он сказал мне сегодня утром? – Констанс обернулась и встала, прислонившись к раковине, и печально посмотрела на меня. – Он решил, будто я тетя Дороти, он взял меня за руку и сказал: «Как ужасно быть старым, просто лежать и думать – когда это произойдет?» Он очень меня напугал.
– Зря ты не позволила мне забрать его на Луну, – сказала я.
Я подумала, что дядя Джулиан был действительно очень счастлив, у него были Констанс и тетя Дороти, которые о нем заботились. И я дала себе зарок, что длинные тонкие предметы будут мне напоминать о том, что надо быть добрее к дяде Джулиану; сегодняшнему дню предстояло стать днем длинных тонких предметов, поскольку я уже нашла волос на своей зубной щетке, а еще нитка застряла в спинке моего стула, а еще я видела щепку, отлетевшую от ступеньки на заднем крыльце.
– Приготовь ему маленький пудинг, – предложила я.
– Наверное, я так и сделаю. – Она взяла длинный тонкий разделочный нож и положила на край раковины. – Или сварю ему чашку какао. И клецки к курице на обед.
– Я тебе нужна?
– Нет, Меррикэт. А теперь беги, только надень сапоги.
День был облачным, солнце то и дело скрывалось, и Иона перепрыгивал из тени в тень, явно следуя за мной. Когда я бежала, он тоже пускался бегом, когда я останавливалась, застывая на месте, он тоже останавливался, а потом двигался в сторону, делая вид, будто мы с ним вовсе не знакомы; потом садился и ждал, пока я не побегу снова. Мы пришли на широкое поле, которое сегодня напоминало собой океан, хотя я никогда не видела океана; трава колыхалась на ветру, по траве скользили тени облаков, а деревья вдали раскачивались туда-сюда. Иона исчез в траве, которая выросла и стала такой высокой, что я могла касаться ее ладонями при ходьбе, и совершал некие загадочные маневры; на минуту трава пригибалась под ветром, потом вдруг шла торопливой рябью, отмечая траекторию кошачьего бега. Заняв исходную позицию в углу поля, я начала пересекать его по диагонали к противоположному углу; дойдя до середины, я вышла прямо к камню, который отмечал место, в котором была зарыта кукла. Ее-то я могла найти с легкостью, хотя большинство прочих моих сокровищ были утеряны навсегда. Камень лежал, где ему полагалось лежать; значит, и куклу никто не потревожил. Я иду по зарытому кладу, думала я, и трава щекотала мои руки, а вокруг не было ничего, кроме длинной полосы поля с колышущейся на ветру травой и соснового леса вдали. За моей спиной был дом, а вдалеке, слева от меня, почти невидимая среди деревьев, скрывалась проволочная изгородь, которую построил мой отец, чтобы оградиться от чужаков.
Покинув длинное поле, я прошла между четырьмя яблонями, которые мы именовали «нашим фруктовым садом», и тропинка привела меня к ручью. Коробка с серебряными долларами, которые я зарыла на самом берегу, тоже была в целости и сохранности. Возле ручья, хорошо замаскированное, находилось одно из моих убежищ, которое я сама соорудила и часто использовала. Вырвала с корнями два или три небольших кустика и утоптала почву; вокруг были сплошные кусты и ветви деревьев, а лаз накрывала ветка, свисающая чуть не до земли. Особой необходимости держать это убежище в тайне не было, поскольку никто и никогда не приходил искать меня здесь, однако я любила лежать внутри с Ионой и знать, что меня в случае чего никогда не найдут. Из листьев и веток я сделала себе ложе, а Констанс дала мне одеяло. Листва вокруг и над моей головой была такой густой, что внутри было практически сухо. И вот в это воскресное утро я лежала здесь с Ионой, слушая его истории. Все кошачьи истории начинались так: «Это рассказала мне моя мать, которая была самой первой кошкой». Я лежала, прислонясь лбом к кошачьей голове, и слушала. Не будет никаких перемен, думала я, это всего лишь весна; зря я так перепугалась. Дни станут теплее, и дядя Джулиан будет сидеть на солнышке, и Констанс будет смеяться, работая в саду, и так будет всегда. Иона тем временем продолжал свое повествование («А потом мы запели! А потом мы запели!»), и листья шелестели над нами, и так будет всегда.
Возле ручья я отыскала змеиное гнездо и убила маленьких змеек, всех до единой. Не любила я змей, и Констанс никогда не просила меня этого не делать. Когда я была на пути к дому, мне попалось очень плохое предзнаменование, одно из самых плохих. Моя книга, прибитая к стволу сосны, упала на землю. Я решила, что гвоздь проржавел и книга – это была маленькая записная книжка отца, куда он заносил имена тех, кто был должен ему денег, и тех, кто, по его мысли, был ему обязан – теперь потеряла силу защитного талисмана. Перед тем как прибить книгу к дереву, я тщательно обернула ее плотной бумагой, однако гвоздь проржавел, и книга упала. Я решила, что лучше всего ее уничтожить, на случай, если на ней теперь злые чары, и принести что-нибудь взамен, чтобы прибить к дереву; мамин шарфик, например, или перчатку. Но было уже поздно, хотя тогда я этого еще не знала. Он уже направлялся к нашему дому! К тому времени, как я обнаружила книгу, он, вероятно, уже оставил свой чемодан на почте и расспрашивал встречных насчет дороги. Все что мы с Ионой знали, так это то, что проголодались, вот и побежали к дому и вместе с ветром ворвались на кухню.
