– Ты забыла про сапоги? – спросила Констанс. Она пыталась хмуриться, но потом рассмеялась. – Глупышка Меррикэт!
– Иона не стал надевать сапоги. День был чудесный.
– Может быть, завтра мы пойдем по грибы.
– Но мы с Ионой хотим есть уже сегодня.
К этому времени он уже шел через деревню прямо к черному камню, а они все глазели на него, гадали да перешептывались, когда он проходил мимо.
Это был последний из наших чудесных неторопливых дней, хотя, как выразился бы дядя Джулиан, мы даже не подозревали об этом. Мы с Констанс пообедали, много смеялись и даже не догадывались, что в это время он пытается отпереть запертые ворота, всматривается вглубь тропинки и бродит по лесу, до поры до времени остановленный оградой нашего отца. Пока мы сидели на кухне, пошел дождь, и мы оставили дверь кухни открытой, чтобы видеть, как струи дождя прочерчивают косые линии в дверном проеме и поливают наш сад. Констанс радовалась, как радуется дождю любой хороший садовник.
– Скоро расцветут наши цветы, – сказала она.
– Мы ведь всегда будем жить здесь вместе, правда, Констанс?
– Но разве тебе не хочется уехать куда-нибудь, Меррикэт?
– А куда нам ехать? – спросила я. – Разве есть такое место, где нам будет лучше, чем здесь? Кому мы там нужны? Мир полон ужасных людей.
– А вот я иногда думаю. – Некоторое время она была серьезна, но потом повернулась ко мне и улыбнулась. – Не тревожься, моя маленькая Меррикэт. Ничего плохого не случится.
Должно быть, именно в эту минуту он нашел вход и зашагал по подъездной дорожке, ускоряя шаг под дождем, потому что у меня оставалась минута или две, прежде чем я его увидела. Я могла бы воспользоваться этой минутой или двумя и успеть сделать много всего. Могла бы каким-то образом предупредить Констанс, или придумать новое, более действенное волшебное слово, или толкнуть стол, забаррикадировав им дверь кухни. Но я только вертела в руке ложечку и смотрела на Иону, а когда Констанс поежилась, сказала:
– Я принесу тебе свитер.
Вот поэтому я и оказалась в передней, когда он поднимался по ступенькам. Я увидела его сквозь окно столовой, и на минуту меня пробил озноб, да так, что я не могла вздохнуть. Я знала, что парадная дверь заперта; об этом я подумала прежде всего.
– Констанс, – тихо позвала я, не двигаясь. – Снаружи человек. Дверь кухни, быстро! – Мне показалось, что она меня услышала, потому что на кухне раздались ее шаги, но в этот момент ее позвал дядя Джулиан, и Констанс пошла к нему, оставив без защиты сердце нашего дома. Я бросилась к двери парадного и закрыла ее собой, слыша за спиной его шаги. Он постучал, сначала тихо, затем громче, а я стояла, привалившись к двери, чувствуя, как дрожит дверь от его стука, и зная, что он уже рядом. Я уже знала, что он зло, потому что успела мельком увидеть его лицо, и он был воплощенное зло, один из тех, кто бродит вокруг дома, пытаясь пробраться внутрь, заглядывая в окна, дергая дверные ручки, вынюхивая и прихватывая что-нибудь на память.
Он постучал снова, потом позвал:
– Констанс? Констанс?
Что ж, они ведь все знали, как ее зовут. Они знали, как ее зовут, и как зовут дядю Джулиана, и какая у нее прическа, и какого цвета были те три платья, в которых ей приходилось появляться на суде, и сколько ей лет, и манеру ее разговаривать и двигаться. И когда им представлялась такая возможность, они заглядывали ей в лицо, чтобы увидеть, плачет ли она.
– Я хочу поговорить с Констанс, – сказал человек снаружи; так они всегда говорили.
Прошло много времени с тех пор, как они появлялись здесь в последний раз, но мне не забыть, что я тогда чувствовала. Сначала они стояли возле дома, ждали Констанс, чтобы просто на нее поглазеть.
– Послушайте, – кричали они, подталкивая друг друга локтями и тыча пальцами. – Ведь она там, эта самая, Констанс. А на убийцу не похожа, правда? – говорили они друг другу. – Послушайте, попробуйте сделать фотку, когда она снова появится. Давайте хотя бы нарвем цветов, – уговаривали они друг друга. – Прихватим камушек или еще что из сада, принесем домой, чтобы показать детям.
– Констанс? – позвал тот, что стоял снаружи. – Констанс? – Он постучал снова. – Я хочу поговорить с Констанс, – сказал он. – Мне нужно рассказать ей нечто важное.
Они всегда хотели сказать Констанс нечто важное, и какая разница, ломились ли они в дверь, или орали под окнами, или звонили по телефону, или писали свои жуткие злобные письма. Иногда они требовали Джулиана Блэквуда, но никогда не требовали меня. Меня отправили спать без ужина, меня не пустили в зал суда, и никто не хотел меня сфотографировать. Когда они глазели на Констанс в суде, я лежала на приютской кровати, смотрела в потолок, желала им всем сдохнуть и ждала, когда же придет Констанс и заберет меня.
– Констанс, ты меня слышишь? – позвал тот, снаружи. – Прошу, послушай меня хоть минуту!
Я подумала, что он вполне может слышать, как я дышу за дверью; я знала, что он станет делать дальше. Сначала отойдет от дома, приставив ладонь козырьком, чтобы защитить глаза от дождя, и будет рассматривать окна второго этажа – не мелькнет ли лицо? Потом пойдет в обход дома по тропинке, которой полагалось пользоваться только мне и Констанс. Найдет дверь черного хода, которую мы никогда не отпирали, и начнет стучать в нее, призывая Констанс. Иногда они уходили – если никто не открывал ни дверь парадного, ни дверь черного; это были те, кто несколько смущался своего присутствия здесь и жалел, что вообще пришел, потому что смотреть-то было совершенно не на что и они могли бы сберечь время или отправиться еще куда-нибудь – они обычно торопливо убирались прочь, когда понимали, что их никто не впустит и не покажет им Констанс. Но находились упрямцы, те, кому я желала сдохнуть и лежать мертвыми на нашей подъездной дорожке; они кружили вокруг дома, дергали дверные ручки и стучали в окна.
– Мы имеем право ее видеть, – кричали они, – она убила всех этих людей, разве нет?
Они подъезжали на своих машинах прямо к крыльцу и парковались. Большинство из них тщательно запирали свои машины и поднимали стекла окон, прежде чем начинать колотить в дверь и вызывать Констанс. Они устраивали пикники на нашей лужайке и фотографировали друг друга на фоне нашего дома, а их собаки бегали по нашему саду. Они царапали свои имена на стенах и на двери парадного входа.
– Послушайте, – сказал чужак, – вы должны меня впустить.
Я слышала, как он сходит с крыльца, и знала, что сейчас он смотрит наверх. Все окна были заперты. Дверь черного хода тоже заперта. Наученная опытом, я не пыталась подсмотреть сквозь узкие стеклянные панели по обеим сторонам двери; они всегда замечали даже малейшее движение внутри дома; стоит мне сейчас хотя бы прикоснуться к шторам в столовой, как он бросится к дому с воплем. – «Вон она, вон она!» Я навалилась на дверь парадного и представила, как открываю ее и вижу, что он падает замертво на нашей подъездной дорожке.
Он смотрел вверх, в непроницаемое лицо нашего дома, потому что мы всегда наглухо зашторивали окна верхнего этажа; оттуда он также не получит ответа, а мне нужно разыскать свитер для Констанс, чтобы она больше не мерзла. Путь наверх ничем не угрожал, но я хотела вернуться к Констанс, пока он дожидался снаружи, поэтому я побежала на второй этаж, схватила свитер со стула в комнате Констанс, побежала вниз и по коридору в кухню, а там сидел он, собственной персоной, на моем стуле.
