Стелла купила кофеварку и установила мраморную стойку – на деньги по страховке после смерти мужа; но в остальном, насколько я помню, заведение оставалось таким, каким было всегда. Бывало, мы с Констанс забегали сюда после школы, чтобы потратить несколько центов, и каждый день покупали газету – отнести домой для отца, который читал ее по вечерам. С некоторых пор мы больше не покупаем газет, но Стелла по-прежнему продает их, вместе с журналами, грошовыми леденцами и серыми открытками с изображением городской ратуши.
– Доброе утро, Мэри-Кэтрин, – сказала Стелла, когда я села за стойку, поставив на пол сумки с покупками. Иногда, мечтая о том, чтобы все жители городка взяли да умерли, я думала, что могла бы пощадить Стеллу, потому что она единственная умудрялась сохранить хоть какое-то подобие цвета. Стелла была округлая и розовая и, надевая яркое платье в цветочек, некоторое время оставалась яркой, прежде чем слиться с грязно-серым окружением. – Как дела сегодня? – спросила она.
– Очень хорошо, спасибо.
– А Констанс Блэквуд, как у нее дела?
– Очень хорошо, спасибо.
– А он-то как?
– Лучше не бывает. Черный кофе, прошу вас. – На самом деле я предпочла бы кофе с сахаром и сливками, потому что черный кофе ужасно горький. Однако, поскольку я заходила сюда исключительно из гордости, мой заказ был чисто символическим.
Если к Стелле заходил кто-то еще, я вставала и спокойно уходила, но бывали очень неудачные дни. Вот и в это утро Стелла едва успела поставить на стойку мой кофе, как в дверях мелькнула тень. Стелла подняла голову и сказала:
– Доброе утро, Джим.
Она подошла к другому концу стойки, ожидая, что он там и сядет, дав мне возможность уйти незамеченной. Но это был Джим Донелл, и я сразу поняла, что сегодня мне не повезло. У некоторых обитателей нашей деревни были настоящие лица; я их знала и могла ненавидеть каждое по отдельности. Среди них как раз и были Джим Донелл и его жена, потому что их ненависть была искренней. Прочие ненавидели нас тупо, просто по привычке. Они бы держались дальнего края стойки, где стояла Стелла, однако Джим Донелл направился прямиком туда, где сидела я, и поставил стул рядом. Ближе было просто некуда, и я понимала, что он вознамерился испортить мне сегодняшнее утро.
– Поговаривают, – начал он, раскачиваясь на стуле из стороны в сторону и буравя меня пристальным взглядом. – Поговаривают, что вы уезжаете.
Мне не нравилось, что он сидит так близко ко мне. Стелла направилась к нам, идя вдоль стойки с внутренней стороны. Хоть бы она сказала ему пересесть, чтобы я могла встать и уйти. И чтобы мне при этом не надо было бы силой прокладывать себе путь.
– Говорят, вы уезжаете, – торжественно повторил он.
– Нет, – ответила я, потому что он ждал ответа.
– Забавно, – сказал он, переводя взгляд с меня на Стеллу и обратно. – Я мог бы поклясться, что кто-то говорил мне, что вы скоро уедете.
– Нет, – сказала я.
– Кофе, Джим? – спросила Стелла.
– Кому бы это понадобилось выдумывать такую историю, а, Стелла? Кому бы это могло взбрести в голову сказать мне, будто вы уезжаете, а вы и не собирались? – Стелла покачала головой, но я видела, что она прячет улыбку. Еще я видела, как мои руки вцепились в лежащую на коленях бумажную салфетку и отрывают уголок. Я заставила руки лежать смирно и мысленно пообещала себе, что буду добрее к дяде Джулиану каждый раз, когда увижу крошечный обрывок бумаги.
– Ума не приложу, откуда берутся сплетни, – продолжал Джим Донелл. Вероятно, придет день, когда Джим Донелл умрет. Вероятно, внутри Джима уже зреет гниль, которая его убьет. – Ты слышала, чтобы в нашей деревне кто-нибудь распускал сплетни просто так? – спросил он у Стеллы.
– Оставь ее в покое, Джим, – сказала Стелла.
Дядя Джулиан был уже немолод. И он умирал. Как ни прискорбно, он умирал наяву, в отличие от Джима Донелла, Стеллы или всех прочих. Бедный старый дядя Джулиан умирал, и я решила твердо взять себе за правило быть с ним ласковее. У нас будет пикник на лужайке. Констанс принесет его шаль и набросит ему на плечи. А я буду валяться на траве.
– Я никого не трогаю. Правда, Стел? Никого. Я просто хочу узнать у мисс Мэри-Кэтрин Блэквуд, отчего все в городе твердят, будто она и ее старшая сестрица собираются вскоре нас покинуть. Уехать. Чтобы поселиться где-то в другом месте. – Он помешивал свой кофе. Краем глаза я видела, как крутится его ложечка. Круг, еще круг и еще один; мне захотелось смеяться. Было нечто исключительно глупое в том, как вертелась ложечка Джима, пока сам он продолжал говорить. Интересно, заткнется ли он, если я протяну руку и схвачу его дурацкую ложечку? Весьма вероятно, рассудила я, весьма вероятно, что он выплеснет свой кофе мне в лицо.
– Уезжаете куда подальше, – уныло бубнил он.
– Оставь, – сказала Стелла.
Отныне, когда дядя Джулиан затеет рассказывать одну из своих историй, я буду слушать очень внимательно. Я уже несу домой арахисовое печенье, и это хорошо.
– И вот тут я ужасно расстроился, – сказал Джим Донелл. – Подумать только, мы потеряем одно из старейших семейств города! Действительно, печально. – Он крутанулся на своем стуле, потому что в дверях появился еще кто-то; а я смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Разумеется, я не повернулась, чтобы взглянуть, кого там принесло, но Джим произнес – «Джо», и я поняла, что это Данхэм, плотник.
– Джо, слыхал что-нибудь подобное? Вся деревня только и судачит, будто Блэквуды уезжают, но вот тут сидит мисс Мэри-Кэтрин Блэквуд, которая утверждает, что ничего подобного нету.
Последовала небольшая пауза. Я знала, что Джо хмурится, глядя то на Джима, то на Стеллу, то на меня; обдумывает то, что услышал, взвешивает каждое слово и прикидывает, что бы все это означало.
– Вот как? – сказал он наконец.
– Послушайте, вы, оба, – начала Стелла, но Джим Донелл продолжал говорить, сидя ко мне спиной и вытянув ноги так, что я не могла встать и выйти на улицу.
– Только нынешним утром я говорил нашим жителям, как это плохо, когда уезжают старые семьи. Хотя ты можешь справедливо заметить, что целая куча Блэквудов уже убралась куда-то. – Он засмеялся и хлопнул ладонью по стойке. – Убралась! – повторил он. – Деревня теряет свой стиль, когда уходят такие примечательные люди. Можно подумать, – медленно произнес он, – что мы их отсюда выжили.
– Так и есть, – сказал Данхэм и расхохотался.
– Подумать только, как они живут в своем прекрасном старинном поместье, с забором, собственной дорожкой и прочими стильными штуковинами! – Джим всегда говорил и говорил до тех пор, пока не выбьется из сил. Уж если Джиму Донеллу было, что сказать, он повторял это раз за разом и на все лады. Наверное, потому, что у него было очень мало мыслей, вот и приходилось выжимать все, до последней капли. Кроме того, он полагал, что будет смешнее, если несколько раз повторить; я знала, что он может продолжать в том же духе, пока не убедится, что его больше никто не слушает. И я дала себе зарок: никогда не думай одну мысль дважды. Мои руки спокойно лежали на коленях. Я живу на Луне, твердила я себе. У меня хорошенький домик на Луне, где я живу одна.
