– Мисс Блэквуд? – сказал кто-то за дверью очень тихим голосом. Я даже подумала, что он знает, что мы так близко, сразу за дверью. – Мисс Констанс? Мисс Мэри-Кэтрин?
На улице пока не совсем стемнело, но в передней мы видели друг друга с трудом, два белых лица на фоне двери.
– Мисс Констанс? – снова услышали мы. – Послушайте. – Я подумала, что он отворачивает лицо в сторону, чтобы мы его не увидели и не узнали. – Послушайте! – сказал он. – У меня тут курица.
Он мягко стукнул в дверь.
– Надеюсь, вы меня слышите, – продолжил он. – У меня тут курица. Моя жена ее пожарила и завернула, а еще положила печенье и пирог. Надеюсь, вы меня слышите.
Я видела, как Констанс удивленно раскрыла глаза. Мы уставились друг на друга.
– Надеюсь, мисс Блэквуд, что вы меня слышите. Простите, что я сломал один из ваших стульев. – Он снова еле слышо постучал. – Ладно, – сказал он. – Я просто оставлю корзину у вас на крыльце. Надеюсь, что вы меня слышите. До свидания.
Мы слышали, как удаляются тихие шаги, и через минуту Констанс спросила:
– Что нам делать? Надо ли открыть дверь?
– Позже, – решила я. – Я выйду, когда станет совсем темно.
– Интересно, что там за пирог. Думаешь, он так же хорош, как мои пироги?
Мы покончили с ужином и стали дожидаться, пока станет достаточно темно и безопасно, чтобы открыть дверь. Тогда мы прошли по коридору, я отперла дверь и выглянула наружу. На крыльце стояла корзина, накрытая полотенцем. Я втащила ее в дом и заперла дверь. Тем временем Констанс взяла у меня корзину и отнесла на кухню.
– С черникой, – сказала она, когда я вернулась на кухню. – Очень вкусно, и курица еще теплая.
Она достала курицу, завернутую в полотенце, и мешочек с печеньем, с любовью и нежностью прикасаясь к продуктам.
– Еще теплые, – повторила она. – Должно быть, она пекла их перед самым ужином, чтобы он отнес их нам. Наверное, она испекла два пирога, второй для себя. Завернула все, покуда теплое, и велела ему отнести сюда. Печенья еще мягкие и не хрустят.
– Я вынесу корзину назад и оставлю на крыльце, так что он поймет, что мы ее нашли.
– Нет-нет. – Констанс схватила меня за руку. – Сначала я постираю полотенца – иначе что она обо мне подумает?
Иногда нам приносили грудинку домашнего копчения, или фрукты, или домашние варенья, которые всегда оказывались хуже, чем то, что варила Констанс. Но в основном приносили жареных цыплят; иногда торт или пирог, часто печенье, иногда картофельный салат или салат из капусты с майонезом. Один раз это был котелок тушеной говядины, которую Констанс разделила на ингридиенты и потушила снова согласно собственным представлениям о тушеной говядине. Иногда нам приносили запеченные бобы или макароны.
– Мы для них словно церковный обед, нуждающийся в пожертвовании, – сказала я как-то Констанс, глядя на каравай хлеба домашней выпечки, который сама только что внесла в дом.
Все подношения всегда оставлялись на пороге парадного входа, всегда по вечерам и без единого звука. Мы представляли, как приходят с работы мужчины, а у женщин уже наготове корзины, которые предстояло отнести; наверное, они приходили в темноте, чтобы их не узнали, будто каждый из них стремился спрятаться от других, будто это казалось им постыдным – открыто приносить нам еду. Констанс говорила, что готовили для нас далеко не одна и даже не две женщины.
– Вот эта, – объясняла она мне как-то раз, пробуя бобы, – использует кетчуп и кладет его слишком щедро; а предыдущая добавляла больше патоки.
Раз или два к корзинке прилагалась записка. «Это за тарелки», или «Мы хотим извиниться за шторы», или «Простите, что разбили вашу арфу». Мы всегда возвращали корзины обратно и никогда не отпирали двери парадного, пока не становилось совершенно темно и мы не были уверены, что поблизости никого нет. А потом я всегда проверяла, надежно ли заперта дверь.
Я обнаружила, что путь к ручью теперь закрыт; там был дядя Джулиан, и, с точки зрения Констанс, это было слишком далеко. Я не заходила дальше кромки леса, а Констанс так и вовсе ограничивалась огородом. Мне больше не разрешалось ничего закапывать; не разрешалось также собирать камни. Каждый день я осматривала доски, которыми забила окна кухни, и набивала новые, если обнаруживала щель. Каждое утро я первым делом проверяла, надежно ли заперта дверь парадного, и каждое утро Констанс начинала с того, что мыла кухню. Мы много времени проводили у двери парадного, особенно после полудня, когда мимо проходили люди. Мы сидели, каждая со своей стороны двери, выглядывая наружу через узкие стеклянные панели, которые я полностью закрыла кусками картона, оставив лишь самую маленькую щелку, чтобы никто не смог заглянуть к нам с улицы. Мы наблюдали, как играют дети, как идут мимо люди, мы слышали их голоса – все они были чужими, с вытаращенными от любопытства глазами и разинутыми ртами. Однажды приехала группа на велосипедах; две женщины и мужчина, а с ними двое детей. Они поставили велосипеды на нашей подъездной дорожке и улеглись на нашей же лужайке, примяв траву и болтая о всяких глупостях. Дети же носились по подъездной дорожке, вокруг деревьев и кустов. В этот день мы узнали, что виноград вымахал выше сгоревшей крыши нашего дома, потому что одна из женщин бросила косой взгляд на наш дом и сказала, что за виноградными лозами почти не видно следов пожара. Они редко оборачивались, чтобы в открытую посмотреть в лицо нашему дому, зато не счесть было косых взглядов, взглядов через плечо или сквозь пальцы.
– Я слышала, раньше это был прекрасный старинный дом, – рассказывала женщина, сидящая на нашей траве. – Говорят, это была своего рода местная достопримечательность.
– А теперь он похож на надгробие, – ответила вторая женщина.
– Тише, – прошипела первая, кивком головы указывая на дом. – Я слышала, там была очень красивая резная лестница. И, как говорили, резьба была выполнена в Италии.
– Они тебя не слышат, – весело воскликнула вторая женщина. – Да и кому какое дело, если даже и слышат?
– Тише.
– Никто точно не знает, есть кто-нибудь в доме или нет. Местные жители рассказывают всякое.
– Тише. Томми, – позвала она ребенка. – Не подходи слишком близко к крыльцу.
– Почему? – спросил мальчик, давая задний ход.
– Потому что в доме живут две дамы, и им это не понравится.
– Почему? – спросил ребенок, останавливаясь возле крыльца и бросая быстрый взгляд на нашу дверь.
– Эти дамы не любят маленьких мальчиков, – сказала вторая женщина; она была злая, я видела ее рот сбоку, и он напоминал пасть змеи.
– Что они со мной сделают?
– Посадят в погреб и заставят съесть конфету, напичканную ядом; я слышала, что десятки маленьких мальчиков подходили к их крыльцу слишком близко, и больше их никто не видел. Они хватают маленьких мальчиков и…
– Тише. Право же, Этель!
