– Тебе и знать не стоит.
– Однажды я пойду туда. – Уже второй раз сестра заговаривала о том, чтобы выйти за пределы наших владений, и я опять похолодела.
– Констанс, – подал голос дядя Джулиан. Подняв со стола клочок бумаги, он изучающе уставился на него и нахмурился. – Похоже, у меня нет сведений, выкурил ли ваш отец свою обычную сигару в саду тем утром.
– Уверена, что выкурил, – ответила Констанс. – Твой кот ловил рыбу в ручье, – сказала она мне. – Он пришел весь в грязи. – Она свернула продуктовую сумку и положила к другим сумкам в выдвижной ящик. Потом поставила библиотечные книги на полку, где им суждено остаться навсегда. Нам с Ионой полагалось сидеть в углу и не путаться под ногами, пока Констанс будет хлопотать на кухне. Было исключительно отрадно наблюдать, как она грациозно двигается, купаясь в солнечном свете, и ласково дотрагивается до продуктов.
– Сегодня день Хелен Кларк, – напомнила я. – Тебе не страшно?
Она с улыбкой повернулась ко мне.
– Нисколько, – ответила она. – Думаю, мне становится лучше. И сегодня я испеку маленькие пирожные с ромом.
– И Хелен Кларк завопит от радости и проглотит их все.
Даже сейчас мы с Констанс вращались в обществе, принимая немногочисленных знакомых, которые подъезжали к нашему дому на машинах. Хелен Кларк пила у нас чай по пятницам. Миссис Шепард, миссис Райс или старая миссис Кроули время от времени заезжали по воскресеньям, по пути из церкви, чтобы сообщить, что «нам бы очень понравилась служба». Все они считали своим долгом появляться у нас, хотя мы никогда не наносили ответных визитов; высиживали положенные несколько минут, а иногда привозили цветы из своего сада, или книги, или песню, которую Констанс могла бы попробовать исполнить, подыгрывая себе на арфе. Соблюдали исключительную вежливость в разговоре, немного смеялись и никогда не забывали пригласить нас к себе, хоть и знали, что мы все равно не придем. Они были почтительны с дядей Джулианом, терпеливо выслушивали его болтовню, звали нас покататься на их автомобилях и осыпали заверениями в дружбе. В разговоре друг с другом мы с Констанс всегда отзывались о них по-доброму, потому что эти дамы искренне думали, будто их визиты доставляют нам радость. Они никогда не ходили по нашей заветной тропинке. Они выходили в сад, если Констанс предлагала им черенок с розового куста или приглашала полюбоваться удачным сочетанием цветов на новой клумбе. Но им никогда не предлагали выйти за пределы четко очерченных границ. Они шли через сад, выходили к своим машинам через дверь парадного и уносились прочь по подъездной дорожке через главные ворота. Несколько раз заезжали мистер и миссис Каррингтон, чтобы посмотреть, как у нас дела, ведь некогда мистер Каррингтон и наш отец были очень хорошими друзьями. Они никогда не заходили в дом и не пробовали никаких закусок, но подъезжали к парадному и, не выходя из машины, болтали с нами несколько минут. «Как вы тут поживаете?» – всегда спрашивали они, глядя то на меня, то на Констанс. «Как вы тут справляетесь одни? Может, вам что-нибудь нужно? Или мы можем чем-нибудь помочь? Так как же вы тут поживаете?» Констанс всегда приглашала их в дом, поскольку нас воспитывали в строгом убеждении, что очень невежливо держать гостей у порога, однако Каррингтоны никогда не заходили в дом.
– Интересно, – сказала я, думая о Каррингтонах. – Может быть, Каррингтоны привезли бы мне коня, если бы я попросила? Я могла бы кататься по лугу верхом на коне.
Констанс обернулась и долго смотрела на меня, слегка нахмурив брови.
– Ты не будешь их просить, – наконец проговорила она. – Мы никогда никого не просим. Помни это.
– Я хотела тебя подразнить, – ответила я. – Кстати, на самом деле я хочу крылатого коня. Мы могли бы прокатить тебя до Луны и обратно – мы с моим конем.
– Помню, раньше ты мечтала о грифоне, – ответила она. – А теперь, мисс Лентяйка, беги и накрывай на стол.
– Тем последним вечером они жутко ссорились, – сообщил дядя Джулиан. – «Я этого не потерплю, – сказала она. – Я этого не вынесу, Джон Блэквуд», а он ответил: «У нас нет выбора». Разумеется, я подслушивал возле двери, но пришел слишком поздно, чтобы услышать, из-за чего они ссорились. Полагаю, это из-за денег.
– Они нечасто ссорились, – заметила Констанс.
– Они неизменно были очень вежливы друг с другом, если ты, племянница, подразумеваешь именно это, когда говоришь, что они «не ссорились». В высшей степени неудачный пример для остальных. Мы с моей женой предпочитали орать друг на друга.
– Иногда не верится, что прошло шесть лет, – сказала Констанс. Я взяла желтую скатерть и вышла на лужайку, чтобы начать накрывать на стол. За моей спиной Констанс продолжала говорить с дядей Джулианом: – Иногда мне кажется, что я отдала бы все на свете, чтобы они все снова были с нами.
Когда я была маленькой, я верила, что вырасту, стану высокой и смогу дотянуться до верхней перекладины окон в маминой гостиной. Это были летние окна, потому что на самом деле наш дом задумывался как летний. Отец установил отопление лишь потому, что у семьи не было возможности переезжать на зиму в какой-нибудь другой дом. По праву нам бы следовало жить в деревне, в доме Рочестеров, но он был давно для нас потерян. Окна в гостиной были от пола до самого потолка, и достать до верха я не могла. Мама говорила гостям, что занавески из голубого шелка на окнах достигали четырнадцати футов в длину. Два таких высоких окна были в гостиной и еще два в столовой напротив. Снаружи они казались узкими и надменными, но внутри гостиная была очень красивая. Из дома Рочестеров мама привезла с собой стулья с золочеными ножками; ее арфа также находилась здесь, и комната сияла зеркальными отражениями и бликами хрустальных граней. Мы с Констанс пользовались этой комнатой только, когда к нам на чашку чая приезжала Хелен Кларк, но всегда содержали ее в идеальном порядке. Стоя на лестнице-стремянке, Констанс мыла оконные стекла. А еще мы стирали пыль с фигурок дрезденского фарфора, стоящих на каминной полке. Тряпкой, надетой на палку, я осторожно проводила по белой и вычурной, словно свадебный торт, лепнине под самым потолком: я смотрела вверх, вглядываясь в белоснежные фрукты и листья, пятилась, тщательно протирая купидонов и завитки лент. У меня неизменно кружилась голова, и я смеялась над Констанс, когда та ловила меня, не давая упасть. Мы натирали полы и зашивали мельчайшие дырочки в розовой парчовой ткани, которой были обтянуты диваны и кресла. Поверх каждого высокого окна шел позолоченный ламбрекен, а вокруг камина – золотой орнамент в виде завитков; еще в гостиной висел мамин портрет. «Я не могу видеть свою чудесную гостиную в беспорядке» – так говаривала мама. Поэтому нас с Констанс сюда не пускали. Зато теперь именно мы поддерживали в ней шик и блеск.
Наша мать всегда сервировала чай для гостей на низком столике сбоку от камина, поэтому именно там Констанс накрывала свой стол. Она сидела на розовом диване, а сверху с портрета на нее взирала мама, а я сидела на своем стульчике в углу и наблюдала. Мне разрешалось приносить чашки с блюдцами, передавать сэндвичи и пирожные, но только не разливать чай. Я ненавидела принимать пищу, когда на меня смотрели посторонние, так что свою чашку чая я пила потом, на кухне. В тот день, когда Хелен Кларк приехала выпить у нас чаю в последний раз, Констанс накрыла на стол как обычно, поставив чудесные чашечки тонкого розоватого фарфора, которыми всегда пользовалась мама, и два серебряных блюда – одно с маленькими сэндвичами, второе с особыми ромовыми пирожными. Два ромовых пирожных дожидались меня на кухне, на тот случай, если Хелен Кларк съест все те, что были на столе. Констанс тихо сидела на диване; она никогда не ерзала на месте, и ее руки всегда были спокойно сложены на коленях. Я ждала возле окна, высматривая Хелен Кларк, которая всегда являлась в точно назначенный час.
