Сыновья Большой Медведицы тоже понесли потери: убиты были два молодых и два старых воина. Их семьи теперь остались без кормильцев. Женщины и дети оплакивали погибших. Уже были расстелены шкуры, в которые индейцы заворачивали мертвых.
Прощание было коротким: Сыновья Большой Медведицы не хотели задерживаться на поле битвы. Им нужно было, воспользовавшись победой, поскорее отправиться дальше.
Харка, Уинона и Харпстенна стояли вместе с Унчидой перед своей мертвой матерью, ставшей жертвой шальной пули. Их душили слезы и переполняла боль утраты. Вождь пауни, конечно, хотел убить кого-нибудь из воинов дакота, но промахнулся. И вот их мать мертва, и они видят ее в последний раз, прежде чем ее завернут в шкуру и повесят над землей, чтобы ее тело сушил ветер прерии и она не стала добычей голодных волков. Унчида провела ладонью по волосам Уиноны, и та прижалась к бабушке. Братья стояли, взявшись за руки. Битва и горе сплотили их всех еще сильнее. Наконец Унчида завернула тело матери в бизонью шкуру. Харка, отвернувшись, смотрел вдаль. В горле у него застрял ком, но он не проронил ни слезинки. Он с радостью отдал бы и славу, и трофей, добытые в сегодняшней битве, если бы это могло вернуть ему мать. Это понимала лишь Унчида, хорошо знавшая внука. Когда Харка вновь повернул голову и встретился с ней глазами, она прочитала в них боль, но, разделяя его сдержанность, ни взглядом, ни словом, ни жестом не показала этого. Он посмотрел на сестру, которая была так похожа на мать и которая стала ему в этот день еще ближе и родней. Но и это необязательно было знать кому бы то ни было, даже Унчиде, если, конечно, она сама об этом не догадалась.
Молодые Волки встретили Харку восторженными криками и принялись наперебой поздравлять его с тем, что он вел себя как воин и сумел добыть такой трофей. Солнечный Дождь, Ворон и Старая Антилопа тоже осыпали его похвалами. Но так же, как радость победы была омрачена горем, ликование его товарищей скоро уступило место тревоге о завтрашнем дне. Никто не мог сказать, к каким последствиям приведет их первое столкновение с пауни и смогут ли они вообще утвердиться в этих краях, которые избрали своей новой родиной.
Маттотаупа снова разослал во все стороны дозорных, и Сыновья Большой Медведицы продолжили свое странствие в сторону реки Платт. Прерия, по которой пролегал их путь, находилась на возвышенности, и климат здесь был более суровым. Кое-где еще белели остатки снега. И куда ни глянь — ни деревца, ни кустика. Только ветер реял над бурой голой равниной. Когда наступил вечер, свет солнца быстро погас. На небе зажглись бесчисленные звезды.
Ветреным и холодным был этот вечер. Индейцы опять разбили лагерь у маленького водоема. Все поспешили укрыться от холода в вигвамах. Мерзли только часовые, выставленные на дальних подступах к лагерю.
Лошади, уставшие не меньше, чем люди, наспех утолив голод, сбились в кучу, грея друг друга. Некоторые легли на траву. Собаки, тщетно поискав остатки пищи, отправились на охоту в непроглядную тьму. Несколько койотов, тявкавших где-то поблизости, поспешили унести ноги.
Харка сидел вместе с Унчидой, Харпстенной и Уиноной в глубине вигвама, как и утром этого долгого и богатого событиями дня. Огня в эту ночь никто не разжигал: запах дыма мог выдать врагам место их лагеря, даже если те находились за много километров от него.
Дети вождя страшно устали и были подавлены. Сейчас, вечером, в вигваме, они с особой остротой ощутили отсутствие матери, и на душе у них было горько и пусто. Никто из них не хотел спать. В этот вечер они боялись сна, несмотря на усталость, и Унчида не принуждала их. Она тихо, вполголоса пела жалобную песню-плач, исполненную глубокой скорби, и дети жадно слушали ее. В голосе Унчиды звучала такая сила, такая любовь, что дети чувствовали себя рядом с ней в безопасности.
Снаружи доносились совсем другие звуки: мерный топот множества ног и молодые женские голоса, монотонно, нараспев произносившие заклинания. Это был ритуальный танец вокруг свежих скальпов убитых пауни. Индейцы считали, что окончательно врага можно победить, лишь умиротворив его дух. Поэтому женщины и исполняли этот танец-заклинание вокруг скальпов, чтобы на духов врагов снизошел мир.
Это знали и дети.
Харка, положив мацавакен на колени, ощупывал его в темноте. Он ненавидел это оружие, убившее его мать, и в то же время чувствовал, что связан с ним какими-то незримыми узами. Оно должно было искупить причиненное ему зло. Этим оружием он хотел отомстить за мать. Хотел убивать из него пауни. Он не считал людьми этих двуногих зверей с голыми черепами, украшенными нелепым клоком волос. Дакота — люди, думал он, а пауни — волки, которых надо убивать.
Он не хотел дожидаться, когда станет воином. Ждать столько лет он не мог. У него был мацавакен, добытый в бою и принадлежащий ему. Он должен был разгадать тайну этого оружия и научиться им пользоваться. Кто из Сыновей Большой Медведицы мог помочь ему в этом? Никто. Даже отец не умел обращаться со священным оружием.
Уинона тем временем положила голову на колени Унчиде, словно собираясь уснуть. Но она не спала.
Снаружи все еще доносился топот и монотонное пение. Ритуальный танец-заклинание обычно длился несколько часов.
Маттотаупы не было в вигваме. Наверное, он обсуждал на совете с Хавандшитой и Солнечным Дождем, продолжить ли завтра поход и в каком направлении двигаться.
Харпстенна и Уинона наконец уснули. Когда вождь вернулся в свой вигвам, не спал лишь Харка. Он посмотрел на отца. Тот, входя, оставил полог вигвама приоткрытым, и внутрь проник бледный лунный свет. Маттотаупа сел к холодному очагу, набил и раскурил маленькую трубку.
Наконец он повернулся к Харке. Мальчик все еще сидел, держа на коленях мацавакен. В его позе была какая-то неестественная напряженность. Отец знаком подозвал его к себе. Харка осторожно положил ружье на землю, опасаясь, что оно опять неожиданно выстрелит, и подошел к отцу.
— Ты сегодня действовал быстро, решительно и верно, — произнес Маттотаупа.
Харка принял похвалу с радостью, но это была какая-то другая радость — более серьезная, чем обычно.
— Мацавакен — твоя добыча, — продолжал вождь.
— Да, — ответил Харка.
Он почувствовал гордость. Слова отца означали, что ему, Харке, позволено оставить оружие себе.
— Ты выстрелил из него в бою.
— Нет, оно выстрелило само по себе, — честно признался Харка.
— Ему приказали духи.
— Может быть, отец. А может, мы просто не умеем обращаться с этим оружием. Нужно найти воина, который знает секрет мацавакена. Мы должны отыскать такого человека, чего бы это ни стоило, даже если нам придется сто дней блуждать по прерии. Татанка-Йотанка, великий шаман племени дакота, наверняка знает тайну священного оружия.
— Может быть. Но сейчас я хотел бы, чтобы ты подумал кое о чем другом. Уже наступила ночь, но тебе все же следует подумать об этом. Или ты слишком устал?
— Я не устал, — твердо произнес Харка.
