Отогревшись на полуденном солнце, Харка отправился к каменной тропе, чтобы спуститься вниз, и на этот раз он на мгновение задержался и оглянулся назад, бросил взгляд на долину, которая теперь в своей осенней неприютности осталась пристанищем одного лишь орла. Людям в эту пору нужно держаться от нее подальше, да и орлу придется еще до снега и первых зимних бурь подыскать себе другое жилье.
Харка поспешил вниз.
Он нашел отца в лесу, у самого подножия горы, с лошадьми, перед маленьким костром. Маттотаупа ни в чем не упрекал его, ни о чем не спрашивал. Он отрешенно смотрел в огонь, то и дело осторожно присыпая пеплом маленькие язычки пламени. Когда стемнело, он попросил Харку побыть с лошадьми, пока он не вернется. Это может продлиться два или три дня. Харка смотрел, как отец вырезает ножом на одной из своих стрел маленькие четырехугольники — свой магический знак, украшавший его вигвам. Каждый из Сыновей Большой Медведицы сразу поймет, что это стрела Маттотаупы. Костяной наконечник был с зазубриной, как у боевой стрелы.
— Эта стрела убьет Старую Антилопу, — сказал Маттотаупа и пешком отправился в путь.
Когда на второе утро после этого над вигвамами Сыновей Большой Медведицы забрезжил рассвет, в стойбище, казалось, царил мир и покой. Конский ручей тихо струился в своем сузившемся русле. Несколько мустангов бродило по немногим тощим, чудом не обгоревшим лугам в поисках корма. Вигвамы еще были закрыты, ни одна женщина еще не спешила на берег за водой, ни один мальчишка еще не плескался в речке.
Дакота только начали просыпаться в своих жилищах. Уинона посмотрела на Унчиду, которая поднялась первой.
И вдруг тишину разодрал пронзительный вопль, раздавшийся в одном из вигвамов. Уинона, похолодев от ужаса, успела заметить, что и Унчида испуганно вздрогнула. Шонка и Харпстенна сбросили с себя шкуры, как будто услышав боевой клич. Шешока тряслась в приступе кашля.
Уинона бросилась вслед за Унчидой и Шонкой на площадь, чтобы узнать, что произошло.
Перед вигвамом Старой Антилопы уже стояло несколько мужчин, которые старались оттеснить назад женщин. Послали за Старым Вороном. Тот вошел в вигвам и провел там несколько минут, затем молча вышел и позвал шамана. Когда Хавандшита переступил порог вигвама, площадь уже была заполнена людьми. Но никто из тех, кто уже успел побывать внутри, не говорил о том, что увидел там, и остальные до сих пор пребывали в неведении.
Наконец пришел старший сын Старой Антилопы, которого уже посвятили в воины. Пробыв довольно долго в вигваме, он вынес на руках мертвеца. Это был Старая Антилопа. В его груди торчала стрела. По вырезанным на ней знакам каждый сразу понял, что это стрела Маттотаупы. Но как именно все произошло, пока еще никто не мог сказать. Покойника обнаружил его младший сын. Проснувшись, он увидел, что отец неподвижно лежит со стрелой в груди, и от страха закричал.
Женщин и детей отослали в вигвамы, а мужчины принялись за поиски следов. Они искали целый день. Только вечером дакота наконец узнали, что произошло.
Маттотаупа тайно проник на стойбище. Скорее всего, он залез на крышу вигвама и выстрелил в своего обидчика из лука через отверстие для дыма. Это случилось еще до полуночи: рана Старой Антилопы уже успела подсохнуть. Затем Маттотаупа так же незамеченным покинул стойбище.
От вигвама Старой Антилопы уже доносилась песня-плач по умершему. Шаман бил в барабаны в Священном Вигваме, а родственники погибшего грозно клялись отомстить за его смерть.
С этого дня Уинона стала еще более тихой и робкой.
В отношении Унчиды никто не мог позволить себе враждебного взгляда или слов презрения. Она по-прежнему гордо несла свою славу великой знахарки, и даже Хавандшита ничего не предпринимал против нее.
Маттотаупа и Харка ничего этого не знали. Но они очень изменились, и все, что они испытали, словно покрылось коркой. У Харки эта «корка» получилась еще толще, чем у отца, потому что подавление чувств в его юном возрасте еще более противоестественно и болезненно.
Маттотаупа, вернувшись после той ночи к сыну, сказал только:
— Он мертв, и все это знают.
Но Харка заметил, что отец не принес обратно стрелу.
Вскоре после этого они вместе собрались в путь.
— Посмотрим, как живут белые люди, — сказал Маттотаупа. — У тебя кончились патроны, значит нам надо выменять их на что-нибудь. К тому же надо найти жилище на зиму. Ты еще слишком молод, тебе рано умирать.
Харка погрузился в раздумья.
— А что ты собираешься дать белым людям в обмен на патроны для моей винтовки?
Маттотаупа, опустив уголки губ, сунул руку в мешочек, висевший у него на поясе:
— Вот это!
Маттотаупа показал Харке золотой самородок, который он нашел в реке у подножия Черных холмов и которым завладел шаман.
— Это?.. Откуда он у тебя?
— Хавандшита проявил неосторожность. Когда я крался к вигвамам, чтобы убить Старую Антилопу, камень снова висел в мешочке на шесте перед Священным Вигвамом. Я взял его с собой. Но может, нам не придется отдавать его в обмен на патроны. Посмотрим.
— Мы не станем отдавать золото Длинным Ножам. Я не забыл, что ты мне сказал, бросив этот камень в реку. А старый мацавакен пауни?
— Я оставил его Хавандшите. Он уже покрылся ржавчиной. Пусть шаман сам стреляет из него.
— А твоя новая винтовка?
— Никто из воинов не воспользовался ею в битве. Наверное, ее тогда взял себе Татанка-Йотанка.
Слово «тогда» в его устах показалось Харке горьким, как желчь. Маттотаупа имел в виду день своего изгнания.
Больше Харка ни о чем не стал спрашивать отца. Он пока еще не знал, как относиться к его плану. Ему нужно было сначала подумать. Патроны им, конечно же, были нужны. А что потом? Когда они их добудут? Харка не хотел жить среди белых людей. Он предпочел бы отправиться с отцом на бизонью охоту, как следует запастись мясом и обосноваться на зиму в какой-нибудь пещере.
После песчаной бури
Буря гнала по прерии тучи песка. Желтая пыль кружилась в бешеном вихре и покрывала землю, словно дюны. Под этими толщами песка исчезали долины и холмы, вместо них появлялись новые долины и барханы; ветер вновь взметал их ввысь, с воем уносил прочь и вновь обрушивал на землю. Солнце померкло за песчаными тучами. Звери и растения, бессильные перед разбушевавшейся стихией, покорно ждали своей участи — быть погребенными под смертоносным песком.
Это было начало осенних бурь, ежегодно терзавших прерии.
К ночи ураганный ветер стих, носимые им по воздуху массы песка осели на землю; луна и звезды струили свой свет на бескрайние песчаные волны, казавшиеся безжизненными, словно доисторическая земля или чужая планета. Игра света и тени была единственным, что хоть немного оживляло это мертвое море.
