Джесси пытается вообразить себе лето на Нантакете без брата и сестер.
Она будет слоняться вокруг «Все средства хороши» с заданной на летнее чтение книгой «Дневник Анны Франк» – и все. Ну еще уроки тенниса, на которых настаивает бабушка, хотя Джесси теннис не интересует от слова «совсем». Она не настолько избалована, чтобы назвать перспективу провести лето на Нантакете тоскливой, но почему, ох, почему нельзя просто остаться дома?
Ее отец, сидя на постели, вытаскивает из кармана пиджака маленькую коробочку.
– В еврейской традиции тринадцатилетие – особый праздник, – говорит он. – У меня была бар-мицва, но так как мы не растили тебя иудейкой, то не будем проводить эту церемонию. – Он делает паузу и на мгновение отводит взгляд. – Но я хочу отметить важность этой даты.
Джесси садится и открывает коробочку. Внутри серебряная цепочка с круглым медальоном размером с четвертак. На нем выгравировано дерево.
– Древо жизни, – объясняет Дэвид. – В каббале древо жизни – символ ответственности и зрелости.
Ожерелье чудесно. И Джесси любит отца больше всех на свете, даже больше Тигра, хотя и знает, что любовь нельзя измерить. Она питает к отцу несколько покровительственные чувства, ведь у Джесси есть кровная связь со всеми членами семьи, а у Дэвида – только с ней самой. Ей интересно, думает ли папа иногда об этом, чувствует ли себя чужаком. Она в восторге, что он решил особо отметить связующие их узы. Джесси слышала: для того чтобы считаться «настоящей» еврейкой, надо, чтобы еврейкой была мать, и если все так, то Джесси не проходит этот тест. Однако она ощущает родство с отцом – нечто духовное, нечто большее, нежели обычная любовь, – пока застегивает замочек и опускает прохладный тяжелый медальон на грудь. Интересно, думает она, у Анны Франк был медальон с древом жизни? Если и был, Анна, наверное, спрятала его с остальными семейными ценностями, чтобы не достался нацистам.
– Спасибо, папа.
Дэвид улыбается.
– Я буду скучать по тебе, малышка. Станем видеться на выходных.
– Думаю, раз уж я теперь должна быть ответственной и зрелой, хватит жаловаться на отъезд, – решает Джесси.
– Уж пожалуйста. И знаешь что? Когда я приеду на остров, мы пойдем в кафе «Свит Шоп», купим тебе два шарика «малахитовой крошки» и ты сможешь жаловаться на бабушку сколько захочешь. Идет?
– Идет, – кивает Джесси, и в этот краткий миг, в самом начале своего тринадцатилетия, Джесси Левин счастлива.
Born to Be Wild
[9]
Разговор не клеится, но нет ничего удивительного в том, что летом шестьдесят девятого года беседа двадцатиоднолетней девушки с родителями идет наперекосяк.
– Но мне нужен простор! – восклицает Кирби. – Свобода! Я взрослая! Мне пора самой принимать решения!
– Ты сможешь называть себя взрослой и принимать решения, когда сама станешь оплачивать свои расходы, – говорит Дэвид.
– Я уже говорила, – парирует Кирби, – что нашла работу. И далеко не уеду: всего лишь на соседний остров.
– Об этом не может быть и речи, – обрывает ее Кейт. – Тебя дважды арестовывали. Арестовывали, Катарина!
Кирби вздрагивает. Мать употребляет ее полное имя, только если хочет, чтобы аргументы звучали по-настоящему сурово.
– Но ведь в тюрьму не посадили.
– Зато оштрафовали, – напоминает Дэвид.
– Без всякой причины! – восклицает Кирби. – Можно подумать, бостонская полиция в жизни не слышала о свободе собраний.
– Наверное, ты как-то спровоцировала офицера, – предполагает Дэвид. – Что-то сделала, о чем не рассказала нам.
«Ну, в общем, да, – думает Кирби. – Так и было».
– И нам пришлось соврать твоей бабушке, – добавляет Кейт. – Если Экзальта узнает, что тебя арестовывали – да еще дважды, – она…
– Отберет мой трастовый фонд? – перебивает Кирби. – Мы отлично знаем, что это невозможно.
Кирби получит контроль над своим трастовым фондом, когда окончит колледж или достигнет двадцатипятилетия, в зависимости от того, какое из событий наступит раньше. Только поэтому она и продолжает учиться в Симмонсе.
Дэвид вздыхает.
– Так что за работа?
Кирби одаривает родителей победной улыбкой.
– Я устроилась горничной в «Ширтаун Инн» в Эдгартауне.
– Горничной? – восклицает Кейт.
– Да ты свою комнату убрать не можешь, – вторит Дэвид.
– Ты преувеличиваешь, – возражает Кирби. Она говорит с горячностью и энтузиазмом, потому что знает: это убедительнее, чем гнев или возмущение. – Послушайте, да, я раньше не работала. Но только потому, что все свободное время была занята.
– Ты тратила на свои занятия все наше свободное время, – говорит Кейт, еле заметно закатывая глаза.
– Особенно папино, – раздражается Кирби. – Помнишь, когда я была в старших классах? Вы даже не хотели, чтобы я шла маршем с доктором Кингом. Сказали, будто я слишком маленькая!
– Ты и была слишком маленькой! – напоминает Кейт.
– На самом деле ты считала, что я слишком белая!
– Не надо приписывать мне мысли, юная леди!
– Больше никто никогда не сможет пройти маршем с доктором Кингом, – выпаливает Кирби. – Так что это воспоминание по-настоящему бесценно, а вы чуть не оставили меня без такого опыта. Я все время держалась возле мисс Карпентер, ничего плохого не должно было случиться. Весь смысл в мирном протесте! А этой весной антивоенные акции стали другими, потому что страна сейчас другая. Такие студенты, как я, – враги истеблишмента, но вы оба должны радоваться, что я думаю самостоятельно, а не просто следую за толпой! – Кирби делает паузу. Она видит, что Дэвид немного смягчился, но мать остается непреклонной. – Я хочу этим летом поработать, а после выпуска заняться карьерой. Я хочу быть не только женой и матерью. Не желаю закончить, как… Блэр.
– Поаккуратнее, – предупреждает Кейт. – Материнство – это благословение.
– Но согласись…
Кирби обрывает себя, не успев высказать неприятное мнение о старшей сестре. Блэр и Кирби уже давно прозвали «отличницей» и «отстающей». (Окей, никто не высказывается подобным образом вслух, но Кирби знает, что мнение о них сложилось именно такое.) Блэр всю среднюю школу училась на одни пятерки и поступила в женский гуманитарный колледж Уэлсли, где каждый семестр за академические успехи попадала в список декана. Она получила награду за отличную учебу на факультете английского языка, а ее дипломная работа об Эдит Уортон была отмечена каким-то особым знаком отличия комиссией, состоящей из профессоров всех колледжей ассоциации «Семь сестер». Блэр получила работу преподавателя для девочек старших классов в школе Уинсор – такая вакансия открывалась примерно раз в пятьдесят лет. Оттуда было рукой подать до аспирантуры и должности профессора. Но что сделала Блэр? Вышла замуж за Ангуса, бросила работу и забеременела.
