– Kostyumchik-to… Ваша одежда? Откуда взять? Авиация? Люфтваффе?
Соль порадовалась, что оставила шлем в лесу, рядом с ранцем. Интересно, grazhdanin sledovatel и вправду такой или дурака валяет?
– Дайте, пожалуйста, ножницы.
Командир недоуменно моргнул.
– Ножницы? Дать что?
Очевидно, в военном разговорнике у русских это слово отсутствует. Соль показала на пальцах, указательный и средний врозь, затем вместе. Раз, другой…
– Nozhnicy, – наконец сообразил тот. – И что резать быть? Резать будете?
Она погладила себя по левому рукаву.
– Здесь. Можете сами, если не доверяете мне.
Следователь внезапно усмехнулся, став похожим на человека. Не то чтобы очень, но все-таки.
– Девушка! Nozhnicy меня не боится. Одежда портить зачем?
Она улыбнулась в ответ.
– Догадайтесь!
* * *
– По-русски это называется «shelkovka», – объяснил ей Пауль Рихтер. – Каждый сотрудник НКВД обязан обеспечить вас связью с Москвой, с кем-то из высшего руководства. Это не значит, что вам поверят, но выслушают обязательно.
Когда из разреза она достала белый продолговатый лоскут с номером, двумя рядами цифр, фиолетовой печатью и чьей-то размашистой росписью, веснушки на лице следователя куда-то пропали. «Шелковку» изучал долго, минут десять, наконец решительно кивнул.
– Понял, tovarish. Связь обеспечить час – два часа. Пока вы отвечать вопросы, потом отдыхать.
Перетащил свой табурет, поставил рядом.
– Сидеть, пожалуйста. Мебель у нас плохо, сейчас будем соображать что-то…
Повернулся к входу, вероятно, желая позвать караульного, но Соль остановила.
– Погодите, гражданин следователь, мебель обождет. В лесу, рядом с тем местом, где меня задержали, спрятан секретный летательный аппарат. Его называют «марсианским ранцем». Потому я и в лётном комбинезоне.
Командир взглянул изумленно. Сглотнул.
– Лететь? Вас… Вам… Вы лететь?
Выражение его лица Соль очень понравилось.
* * *
Трубка была черной, холодной и очень тяжелой. Соль, поднеся ее к уху, вопросительно поглядела на следователя. Тот быстро закивал.
– Говорить, говорить. Слушать вас. Москва!
– Здравствуйте, – выдохнула она в мембрану. – Меня зовут Соланж Керси, можно просто Соль, так короче. Я говорю с вами по поручению товарища Пауля Рихтера…
Очень хотелось спать, особенно после котелка чего-то очень вкусного под названием «kasha s tushenkoj». Соль с трудом одолела половину. И чай оказался неплох, пусть и не настоящий, а из жженого сахара. Подремать же довелось всего полчаса. Растолкали и привели в палатку, уже другую, но тоже с караульным у входа. Внутри – тяжелый стальной сейф, два стула из разных гарнитуров и стол с телефонами. К самому большому ее и подозвали.
– Здравствуйте, товарищ Соль, – отозвалась трубка на приличном немецком, пусть и с небольшим акцентом. – Прежде всего, хочу поблагодарить вас за ранец. Наркому уже доложили, он приказал представить вас к правительственной награде…
Соль решила ничему не удивляться. У русских – таинственная душа. Сейчас наградят, завтра расстреляют.
– Спасибо!.. Товарищ Пауль Рихтер мне поручил…
На миг она замялась. Как бы сказать точно, чтобы выслушали до конца и поверили?
– Первое… Рассказать о том, что я видела в Красную ночь. Второе и третье – не по телефону и только в Москве. Он… Товарищ Рихтер просит, чтобы со мной беседовал тот же человек, что и с ним. Его зовут… Его зовут Vyacheslav Grigorevich. Извините, если какую-то букву перепутала.
Трубка долго молчала, наконец, донеслось негромкое:
– Не перепутали. Самолет будет сегодня в ближайшие часы. До скорой встречи, товарищ Соль!
* * *
В самолете она и заснула, завернувшись в два одеяла. Слушая уютный гул моторов, успела пожалеть сидевших рядом на скамье суровых конвоиров. Им спать устав не велит…
Сон был добр к инопланетянке. Соль снова была в полузабытой берлинской квартире с мамой, папой и медвежонком Тедди. Воскресное утро, яркое солнце за окном, негромко играет музыка – по радио передают концерт по заявкам.
Все живы. Все еще живы.
2
– Вставай, шпицмаус, завтрак проспишь! Вставай, вставай!..
Александр Белов открыл глаза. Белый потолок, железные прутья кроватной спинки. Тюремный госпиталь. Привезли его вчера… Или позавчера? Душ с хлоркой, потом куда-то потащили. Вероятно, именно сюда. А еще покормили баландой и дали чаю. И… И все.
Он приподнялся, опираясь руками о жесткий матрац. Рядом на такой же кровати сидел крепкий парень, поблескивая железными зубами. Молод, его чуть старше, крепок, наколки на плече.
– Привет! А с чего это я землеройкой стал?
– А разве нет? – парень крайне удивился. – Тебя разве не в тоннеле возле «Ораниенплатц» злые люди повязали?
Вновь пригодились рассказы бывалых соучеников по интернату. Железные зубы, наколки… Как лучше ответить?
– Повязали безвинного, – горько вздохнул он. – Всего-то перед сном прогуляться хотел. И чем помешал-то?
Железнозубый сочувственно кивнул.
– И не говори!
Протянул тяжелую ладонь:
– Майсель…
…«Долото», подсказала память.
– …А ты как зовешься-прозываешься?
Белов пожал протянутую руку. Крепкая, словно и вправду из стали.
– Прозывали по-всякому, только я не откликался. Не мое, а чужого мне не надо. Если хочешь, сам окрести.
Майсель-Долото негромко хохотнул:
– Вот и будешь Шпицмаусом. Я о ваших только слыхал, видеть не приходилось. И каково там, вдали от света белого?
Замполитрука попытался встать. Получилось, но не сразу. Болело все тело, ноги не слушались. Сосед поддержал, а потом усадил обратно.
– Не геройствуй. Отделали тебя «быки» знатно, так что в зеркало пока не смотрись. Мне тоже паек прописали. Захотелось после суда подышать вольным воздухом, а конвой не понял и не оценил. Прикладами, hündinnen… Три дня пластом пролежал. Так что там, под землей?
Белов пожал плечами.
– По-всякому. Тебе правду – или лучше сказку рассказать?
Майсель взглянул серьезно.
– Сказку, конечно.
– И мне! И мне! – отозвался рыжий паренек с повязкой на голове (койка через проход). – Я тоже послушать хочу, неделю в карцере скучал, в ушах до сих пор звенит.
Ткнул ладонь, усмехнулся:
– Шпринг! В смысле, это я – Шпринг. А ты везучий, Шпицмаус! Знающие люди говорят, что там, у станции, троих ваших насмерть положили, сейчас большое разбирательство идет. Так о чем сказка?
