Александр улыбнулся. Курс фольклора, заводской и рудничный фольклор XVIII–XIX веков. Писатель Бажов по нему славно потоптался.
– О Хозяйке. Есть такая под землей! Только, народ, пустите вначале умыться!..
* * *
В госпитале скверно, но кормили, а еще позволяли спать. Уже через сутки он смог, пусть и не без труда, бродить между койками и любоваться сквозь зарешеченное окно просторным тюремным двором, по которому то бегали, то шагали строем одинаковые с виду «полосатики» в деревянных башмаках. Больных тут не задерживали, ходить способен – маршируй обратно в камеру. Рыжий Шпринг исчез уже на следующий день, а вот железнозубый Майсель задержался. Парень получил два года за посещение чужой квартиры – без приглашения и ключа, но в честно заслуженную тюрьму его почему-то не отправляли. Майсель хмурился, нервничал и, наконец, объяснил, в чем дело.
«Кацет»!
По его словам, раньше, когда Долото только начал промыслом заниматься, времена стояли правильные. «Быки» делали свое, воры – свое. Если попался, не плачь, а ступай в «академию» квалификацию повышать. «Академия», она же «кайзерова дача» – не страшно, потому как сидят там хорошие люди и порядки нужные обеспечивают. Она, можно сказать, дом родной. В «кацеты» же отправляли только «политиков», человечков вредных, а также «задниц»
[79], что облик людской потеряли, и всяких извращенцев вместе с журналистами. И все были ужас как довольны. Но вот беда! Решил кто-то на самом верху, что без хороших людей в «кацетах» порядка мало. Вот и…
Вздыхал хороший человек Майсель горестно. Не хотелось ему в «кацет», ну совсем. Потому как там, кроме всех бед, воров работать заставляют. Крушение основ и Армагеддон!
Белов лишь сочувственно кивал в ответ. Он помнил о документе с печатью. Иоганн Вайс отбыл в Дахау полный срок, значит там его, самозванца, могут узнать. Но, может, еще и не отправят? Вдруг «землероек» не положено за тюремные стены выпускать?
Сказки Бажова, слегка адаптированные под здешнюю реальность, пользовались немалым успехом, приходили слушать даже из соседних палат. Охрана тоже не отставала. Замполитрука не раз добрым словом вспоминал ИФЛИ. Надо же, пригодилось!
…Жил сегодняшним днем, не думая о том, что будет завтра. Не убили – и хорошо, в шпионы не вербуют – отлично! Понимал, что ненадолго, однако решил далеко не загадывать. Был комиссар Коган – да весь вышел, не захотел врагом народа слыть. Кем стал, кем притворился? Понятное дело – Опанасом, который вместо пролетарской пули получил по очередной амнистии свой полновесный «четвертак».
Опанас, твоя дорога —
Не дальше порога…
А он, хитрюга, порог взял – и переступил.
3
В Берлине, в гостях у строгой фройляйн Ингрид, Соль, узнав об арестах, пыталась представить, каково это – попасть в тюрьму. Из книжек знала и в кино видела, но книжки одно, реальность – иное совсем.
…Камера в подвале, по железной лестнице спускаться пришлось. Дверь тоже железная, в белой краске, стены в зеленой, болотного колеру. Решеток же и вовсе нет, потому что нет окон. Вытяжка под потолком, кран при раковине, ведро с крышкой в углу – и нары. А еще столик с кружкой и чайником, и табурет, привинченный к полу.
Надзиратели – женщины, у главной, которая «grazhdanka starshij nadziratel», кулаки с ее, семиклассницы, голову. Но – вежливая, даже по-немецки так-сяк изъясняется. Сказала, что днем на нарах prebyvat разрешено, а вот прогулок пока не будет, даже по коридору ходить нельзя. Главное же не шуметь и не нарушать.
Соль не шумела и не нарушала. Надзирательница, но уже другая, принесла обед, оказавшийся неожиданно вкусным. К чаю полагалась конфета с медведями на обертке, правда, всего одна.
Ни книг, ни газет. Может, будут завтра, если начальство разрешит.
Комбинезон и лётные ботинки забрали еще на аэродроме, вручив взамен платье не по размеру, туфли и жуткого вида пальто, на котором не хватало двух пуговиц. Пообещали сводить в душ и выдать чистое ispodnee, но тоже завтра.
Соль прошлась по камере, присела на табурет. Существовать можно? Вполне! А если правительственную награду принесут, так и вовсе – праздник жизни. Везет ей на подземелья, то «Хранилище», то «Фокус», а теперь «vnutrennyaya tyurma». Пора уже и привыкнуть.
На нары? Почему бы и нет, во всех книжках узники prebyvayut именно на нарах. Соль поудобнее устроилась на жестком матрасе, посетовав на отсутствие подушки, убедилась, что одеяло в длину едва доходит ей до пояса, смирилась и…
И довелось вставать.
Загремел ключ в замке, отворилась тяжелая дверь.
– Solanzh Kersi? Na vyhod bez veshej!
* * *
На этот раз немецкий у собеседника без малейшего акцента, чистый берлинский диалект. И сам на немца похож, подтянутый, белокурый, синеглазый. Годами за сорок, но выглядит моложе, если на морщины у губ не смотреть. Одет в штатское. Очень приличный костюм, а галстук так вообще словно с журнальной обложки. И не скажешь, что чекист.
– Присаживайтесь, Соль. Я – Вячеслав Григорьевич. Товарищ Рихтер беседовал именно со мной, причем как раз в этом кабинете.
Она поглядела на табурет, тоже к полу привинченный.
– Это для чего, товарищ Вячеслав Григорьевич? Чтобы арестованные мебелью не швырялись?
Тот покачал головой:
– Обиделись? Раз – и в камеру? А что было делать, Соль? Вас надо спрятать, причем как можно надежнее. Вы – sekretonositel, есть такое страшное слово. Завтра подыщем что-нибудь поприличнее.
Соль задумалась. Итак, завтра у нее по плану душ, ispodnee, книги, если начальство разрешит…
– К имени-отчеству «товарищ» добавлять не надо, хотя, мне кажется, вы и так это знаете. Садитесь!
На этот раз она подчинилась. Руки на колени, подбородок вверх, как и велит этикет.
Вячеслав Григорьевич улыбнулся:
– Первый вопрос из чистого любопытства. Вы действительно графиня?
Соль обреченно вздохнула. Diktatura proletariata, как она есть. Кухарки управляют государством, графини обживают камеры.
Собеседник, кажется, понял.
– Вопрос снимается. Догадываюсь, что графиня – только titre de courtoisie. Просто я знаком с графом де Керси. У него не дочка, а сын, великовозрастный балбес, игрок и гуляка. Неужели самозванцы? Или вашему руководству документы по случаю перепали?
Она посмотрела чекисту прямо в глаза.
– Я – Соланж де Керси. Я могу скрывать свое имя, но никогда от него не отрекусь. Даже если меня потащат на ваше sobranie!
– Ну-ну! – Вячеслав Григорьевич предостерегающе поднял руку. – До такого, уверяю, не дойдет. Разведчиков-нелегалов не тащат на собрание, их судьба решается совершенно иначе…
