Он заставил себя улыбнуться – прямо в лицо фашисту.
– Никогда!..
5
Сопровождающий по-немецки говорил, пусть и не слишком чисто, зато понятно. Глаголы, правда, использовал исключительно в неопределенной форме.
– Жить здесь. Всё иметься. По телефону звонить. Внутренний, в город не звонить. Вопросы и бумага на столе лежать. Еду приносить. Еду можно заранее заказать.
Соль внимала, не перебивая. Уже привыкла – и к тому, что спорить нет смысла, и к новым местам.
– Писать подробно, пожалуйста. Не вымарывать. Замечания на полях делать.
Обжиться в тюрьме не дали, даже в камеру не вернули. Сначала держали под караулом в какой-то комнатке, а потом провели вниз по лестнице в огромный вестибюль. Там снова пришлось ждать, пока оформят бумаги. Вывели на улицу под мелкий моросящий дождь, усадили в большое черное авто, задернули шторки на окнах.
Город Соль так и не увидела. Из машины – прямиком во двор за высоким бетонным забором. Дверь, лестница, второй этаж…
Куда именно попала, понять мудрено. С виду гостиничный номер, две комнаты, службы, красный ковер на полу, на столике – радиоприемник, немецкий «Телефункен». И решеток на окнах нет. Зато дверь заперта, и прогулки не положены.
Газет целая кипа, но все на русском. Книг – ни одной.
– До завтра! – неулыбчиво кивнул сопровождающий. – Вы отдыхать и вы писать.
Вероятно, для того и привезли, в камере сочинять неудобно. Хотелось первым делом заглянуть в ванную, чтобы смыть под душем неотступный дух хлорки, но Соль не удержалась, присела к столу. Вопросы, значит?
Прочитала, подумала и решила – писать не будет. Ничего, ни слова. Опасно, но если ответит хотя бы на один, станут давить с тройной силой. Или обманут, что еще хуже. А вот про Красную ночь расскажет все от начала до конца, пусть и не просят. Сохранятся листки в секретном архиве, значит, будет память. Пусть архивы вскроют только через триста лет!
…Ночь, желтые вспышки выстрелов, люди с оружием в руках. Хорошие люди, настоящие. Она, семиклассница, не умеющая воевать, тоже была среди них. И это останется. Навсегда!
* * *
Перед сном (засиделась допоздна, почти до рассвета) Соль долго стояла у окна, глядя сквозь залитые дождем стекла в недоступное небо. Там ей не бывать еще долго. Плохо, но не смертельно, неизвестность хуже. К сожалению, никто ей не скажет, что с отцом, с рассеянными по миру земляками, с теми, с кем успела познакомиться, – Герда, немецкие друзья, отважные гномы, Александр Белов, Андреас, доктор Ган. Не спросишь и письма не напишешь.
Небо за окном налилось свинцом, навалилось на стекла. Вот-вот рухнет и задавит. Она, инопланетянка-семиклассница, не Антей, плечи слабые, не удержит.
Шевельнулись беззвучно губы.
– Salvum me fac Deus quoniam intraverunt aquae usque ad animam meam. Infixus sum in limum profundi et non est substantia veni in altitudines maris et tempestas demersit me…
…Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня. Я изнемог от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога моего…
Слова исчезали, увязая в темной трясине. Ни отзвука, ни огонька. Никто не услышит, никто не поможет.
Графиня Соланж де Керси, рыцарственная дама Ордена Возвращения, дочитала псалом до конца. Дождалась! Черное небо рассекла беззвучная молния.
На Москву надвигалась первая AD 1939 гроза.
* * *
– Вы напрасно нам не верите, – скучным голосом проговорил Вячеслав Григорьевич. – Поймите, Соль! Никто вас принуждать не собирается, но если не будете откровенны, мы в свою очередь не сможем верить вам.
Лампа светит в глаза, очень хочется пить. Пятый час идет допрос. Вопросы одни и те же, по кругу. Она вначале честно пыталась объяснить, почему не может рассказать ни о Франции, ни о Германском сопротивлении, но потом замолчала. Силы надо беречь.
…Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя. Да не постыдятся во мне все, надеющиеся на Тебя, Господи, Боже сил. Да не посрамятся во мне ищущие Тебя, Боже Израилев, ибо ради Тебя несу я поношение, и бесчестием покрывают лице мое…
Рот пересох, но воды просить не стала. Сначала об одном попросит, затем о другом…
– Понимаете, Соль, картина складывается очень неоднозначная. Мы получили данные по перестрелке на улице Шоффай. Французская полиция уверена, что там была база кагуляров. Это фашисты, агенты Гитлера! Харальд Пейпер – эсэсовец, ярый антикоммунист. «Марсианский» ранец вам могли дать только немцы или англичане. Так кто из них вас отправил в Москву?
Пододвинул лампу, улыбнулся.
– Вы признаетесь, поставите подпись, а потом чаю выпьем. С лимоном. Сам, знаете, очень не прочь.
Не дождавшись ответа, вздохнул.
– Тогда чай выпью я один. А меня сменит мой помощник, который тоже станет задавать вопросы. Потом вам очень захочется спать. Что будете делать, скажем, через сутки?
– Остановлю сердце, – прохрипела она. – Господь простит!
Вячеслав Григорьевич покачал головой.
– У нас очень, очень хорошие врачи. Вытащим – даже с того света. Так что, Соль, признавайтесь, облегчите душу… И чаю попьем.
Дева Соланж молчала.
6
Каждому свое…
Иоганн Вайс, заключенный номер 30970, бросил очередную лопату земли. Покачнулся, устоял, оглянулся в сторону охранника. Тот смотрит в сторону. Хорошо, можно перевести дух.
Работа казалась бессмысленной, а может, таковой и задумана. Огромная куча рыжей земли возле строящегося шоссе. Ее отгребли бульдозерами в сторону, а теперь перекидывают с места на место, причем вручную. То ли загонять насмерть хотят, то ли мысли о воле вышибают. Сосед по нарам, бывший бухгалтер, погоревший на подлоге, предположил, что местное начальство договорилось со строительной фирмой. На каждого в полосатой робе каждый день закрывают наряд, а платит за все это Рейх.
– Работать! Работать!..
Охранники не слишком подгоняют, но время от времени, выискав наименее старательного, ставят ему «пластыри» в четыре дубинки. После этого в рабочий отряд «Шоссе-2» присылают новенького.
– Не спи! – дубинка ударила по плечу, и Вайс вновь принялся кидать сухую рыжую землю. Лопата, еще лопата, еще, еще… Майское солнце пока щадит, укрываясь за тучи, но рано или поздно настанет жара…
– Работать! Работать! Не спать! А то без жратвы останетесь!..
Странно, но есть не очень хотелось, хоть порции мизерные, и за них в «блоке» то и дело вспыхивают драки. Не еда – помои. Вайс думал, что привыкнет, однако не смог. «Свалишься!» – предупредил сосед-бухгалтер. А если свалишься, не сможешь работать, значит, отходил свое по земле. Доходяг отправляют в отдельный барак, откуда еще никто не вернулся. По «блокам» ползет шепоток, будто из умерших варят мыло, а кожу пускают на абажуры. Верить – не верят, но проверять на себе никто не рвется.
