Смерть оторвалась от стекла, малый миг подождала – и темной молнией унеслась вверх, к близким облакам. Сюда она еще вернется, а теперь пора за работу. Два срочных вызова – Париж и какая-то несусветная глушь на самом краешке Европы. Логойск? Ло-гойск, да, именно так.
Куда вначале?
И снова молния – из самой глубины черной тучи.
2
Гроза пришла к нему во сне, и он очень удивился. Почему – гроза? Только что небо было ясным, деревья в майской зелени, а вокруг огромный парк, странный, заброшенный, с каменными беседками и пустыми мраморными пьедесталами.
…Май? Но сейчас еще март!
[3]
Он был не один, рядом, локтем коснись, девушка в белом платье, очень красивая, но почему-то без лица. То есть лицо конечно же было, но разглядеть он не мог, как ни старался. А еще смущал парк. Очень похоже на Павловск, где он был прошлым летом, но еще тише, еще безлюдней. Шаги тоже не слышны, а в конце аллеи, куда они держали путь, клубился серый сумрак. Девушка что-то говорила, он отвечал, но слова таяли, растворяясь в тишине. Сумрак в конце аллеи… Нет, уже близко, совсем рядом!.. Колыхнулся, надвинулся… Самое время пугаться, и тут ударил гром – прямо из сияющего дневной синевой зенита. Раз, другой, третий!..
Бах! Бах!! Бах!!!
– Тревога, товарищи! – дохнул серый сумрак. – Подъем! Подъем!..
И только тогда он проснулся. День и парк исчезли, сумрак остался, только не серый – темный и густой, хоть ножом режь. Но тут же прямо перед глазами вспыхнул желтый огонь зажигалки.
– Па-а-адъем! – уже в полный голос, мощным басом. – Время пошло, скорее, скорее!..
Бах! Бах!..
Уже совсем близко, полог палатки дрогнул, звякнули кружки на тумбочке у входа. На миг стало не по себе, но он вовремя вспомнил, что тревога учебная. Это было последним, о чем ему сообщили перед отбоем. Голосистый сосед и шепнул, мол, сам имей в виду и товарищей предупреди. Он бы и не прочь, только некого, на деревянных, наскоро сбитых нарах, он – крайний.
Учебную тревогу наверняка выдумал штабной майор, вместе с которым он и прибыл вчера на аэродром. «Майор Грищенко Анатолий Николаевич» – подсказала память. А голосистый сосед – здешний старшина, четыре треугольника в петлицах, как и у него самого. Только кант не черный – синий.
– Главное – сапоги, товарищ замполитрука. Разберетесь или подсветить?
Это уже ему, новичку. Заботливый старшина попался.
– Спасибо, уже разобрался.
Собственный голос внезапно успокоил. Сапоги – это только новичку трудно. А его гоняли целых четыре месяца, было время научиться нехитрой науке. Портянку – поверх, а дальше нога сама разберется. Потом найдется минута, чтобы перемотать правильно. Теперь шинель… Ремень…
Бах! Бах!.. Тох! Тох-тох! Тох!..
– Чего-то сильно шумят, – бросил кто-то из глубины. – Боевыми, между прочим.
Тох! Тох!
Кажется, приезжий майор взялся за дело всерьез. В штабе подобное именовали «ужесточенной бдительностью». Об этом его тоже предупредили. Граница рядом, вероятный противник то и дело совершает провокации, значит, следует быть готовым к любой неожиданности. Последнее слово начальство интонировало с особым тщанием.
– Все помнят, куда по тревоге бежать? – надавил голосом сосед-старшина. – Товарищ замполитрука…
– В штабную палатку, – вздохнул он. – Помню…
Фуражка… Поправить… Ребро ладони от носа до козырька… Порядок!
Полог палатки уже откинут. Сумрак поредел, став серым, точно таким, как во сне. Странно, что он так и не смог разглядеть лицо той девушки…
Пошел!
* * *
Ночь пахла порохом, и ему сразу же вспомнился полигон, где довелось отстреливать офицерское упражнение «номер три». Их, будущих политработников, стрелять учили вприглядку, и чуть ли не половина курса опозорилась, послав все три пули «в молоко». Он поразил первую мишень, ростовую, самую легкую, и втайне этим гордился.
Порох… Значит, действительно стреляют, причем от души. Внезапно где-то совсем рядом заорали, отчаянно, изо всех сил.
– Тох-тох! Тох! Ба-бах!..
Он успел повернуться, и взрывная волна ударила прямо в лицо. Рыжее пламя, черная ночь.
«Не учебная», понял он, когда холодная земля ударила в затылок.
* * *
В Минске, в штабе округа, считай, повезло. Полковой комиссар (три «шпалы», черный кант), бегло проглядев его бумаги, первым делом поинтересовался гражданской специальностью. Узнав оную, поморщился, словно лимона вкусив, и без особой надежды поинтересовался на предмет навыков иных, более полезных в данный непростой момент. Знание немецкого комиссара почему-то не заинтересовало, как и невеликий, но все же имеющийся лекторский опыт. Тогда он вспомнил интернат и машины, которые довелось ремонтировать под чутким руководством дяди Николая. Комиссар кивнул, вполне удовлетворенный, и, бегло проглядев какой-то список, сообщил, что имеется вакантная должность в одном из БАО. С тем и отправил с глаз долой прямиком в «кадры».
Что такое БАО, он узнал, только получив на руки предписание. Равно как и то, что довелось попасть в авиацию, пусть и не в ту, что летает. Последнее слегка огорчило, только что купленные в минском военторге общевойсковые петлицы (две на гимнастерку, две на шинель) оказались не нужны.
Новые петлицы, синие с черным комиссарским кантом, он успел получить все у того же соседа-старшины. И даже пришить успел. Треугольников столько же – по четыре на петлицу, но старшина в роте, считай, первый после командира, а кем предстоит быть ему, замполитрука (поди выговори!), спросить не у кого. Комроты направил к комиссару, а того, как на грех, не оказалось на месте. В нетях, как выразились бы предки. Батальонный «молчи-молчи», молодой и очень серьезный паренек, предположил со знанием дела, что в роту новоприбывшего направлять не будут, а назначат сразу заместителем комиссара. Работы много, половина состава из только что набранных по линии БУС
[4], поэтому настроение у людей разное. Заодно посоветовал спрятать личные документы в батальонный сейф, потому как жить придется в палатке, где тумбочка одна на отделение и та самодельная, сбитая из досок.
Комсомольский билет исчез за стальной дверцей как раз перед ужином. Личное время ушло на перешивание петлиц, а перед отбоем всезнающий сосед предупредил об учебной тревоге. Обо всем прочем предстояло узнать назавтра.
