Убираем газ… Медленно, медленно, скорость пусть остается третьей, но тем двоим будет казаться, что машина тормозит. Тени стали больше, уже не тени – два резких силуэта в приметных фуражках, как тогда на аэродроме. Винтовки, причем не за плечами, в руках. Замполитрука успел подумать, что на пост наверняка уже позвонили, значит, стрелять станут сразу, без всяких «Zaczekaj!». Промахнуться мудрено, а выцеливать станут шофера…
Потом! Все потом!..
Дорога внезапно стала огромной, словно летное поле, черные силуэты с винтовками выросли до самых небес. Огромные неповоротливые великаны, слишком медлительные, чтобы поймать юркого колобка.
…Я от бабушки ушел! Влево, пусть решат, что пытаюсь объехать.
…Я от дедушки ушел. Вправо! Пусть тот, что крайний, пятится.
…А от вас, паны-волки, – подавно…
Фара на дальний свет! Прямо в глаза!
Между ними!
Теперь дорога была самой обычной, тьма надвинулась, а через миг машину сильно тряхнуло. Вероятно, шлагбаум, но Белов его даже не заметил. Желтый луч высветил невысокий домик в нескольких метрах – и полосатый шлагбаум, рядом с которым человек в форме, но уже не польской. Александр понял, что пора тормозить…
– Р-рдах! Рдах!…
Переднее стекло треснуло, негромко вскрикнул Фридрих. Замполитрука промедлил долю секунды и не успел. Радиатор «форда» ударил в черно-белые полосы, и только потом подали голос тормоза.
– Стой! Стой! Стреляю!..
По-немецки… Значит, и от волка ушел.
Александр Белов откинулся на сиденье и закрыл глаза. Руки от руля оторвать не смог.
Глава 3. Берлин
Третий подвал. – Второй день миссии. – Про Колобка. – Ингрид фон Ашберг. – «Колумбия». – Харальд Пейпер. – Секция Б-4. – «Черепаха» над Берлином.
1
– Второй жив! Врача! Быстрее врача!..
Возле авто суетились пограничники в серых шинелях, надрывно выла сирена, а замполитрука Белов в трусах, майке и сапогах стоял в ярком прожекторном свете перед немолодым и очень суровым унтером. Шинель заставили снять, ею сейчас занимались сразу двое, то ли прощупывали, то ли на лоскутки резали.
…Фридриху не повезло. Пуля прошила спинку сиденья и вышла через грудь. Уже вылезая из машины, Белов скользнул взглядом по белому недвижному лицу и почувствовал себя очень неуютно. Фашист бы живо всё разъяснил служивым. А ему что сказать? Да и станут ли слушать?
– Тормоза отказали? – печальным голосом вопросил пограничник и, не дожидаясь ответа, открыл блокнот.
– Фамилия?
Имя и год рождения эмоций не вызвали, но упоминание Москвы заставило дрогнуть служебный карандаш.
– Фольксдойче? Когда репатриировались в Рейх?
Александр хотел разъяснить вопрос, но подскочивший служивый показал старшому петлицу на шинели, для верности подсветив фонариком. Тот сглотнул.
– Красная армия?
Взглянул недоуменно, помотал головой.
– А когда войну объявили?
* * *
И снова подвал, уже третий по счету. Окошки под потолком, без решеток, но очень узкие, только худой кошке и пролезть. Железная дверь, бетонный пол, деревянный лежак, лампочка на витом шнуре. На лежаке – почти белый от долгой стирки комплект немецкой формы без погон и ремня. Пахнет сыростью и хлоркой.
Шинель так и не отдали, чужую же форму Александр надевать не спешил – из принципа. Мерз, стучал зубами, пытался делать зарядку, а для пущей бодрости пытался даже напевать. По-немецки, чтобы хозяева услышали и прониклись. Комиссар он или нет, в конце концов?
И так как все мы люди,
то должны мы – извините! – что-то есть,
хотят кормить нас пустой болтовней —
к чертям! Спасибо за честь!
[40]За кого его тут приняли, Белов так и не понял. Объясниться не успел, из темноты вынырнул офицер, махнул рукой:
– Скорее! Скорее!..
Его втащили в кузов крытого грузовика, рядом пристроились двое конвойных, взревел мотор. Ехали недолго, менее получаса. Потом команда: «К машине» – и короткая пробежка от открытых железных ворот к ступенькам, ведущим в подвал № 3. Безмолвный конвоир принес немецкую форму и громко хлопнул дверью.
Марш левой – два, три!
Марш левой – два, три!
Встань в ряды, товарищ, к нам, —
ты войдешь в наш Единый рабочий фронт,
потому что рабочий ты сам!
Пение настраивало на боевой лад. Александру и его сверстникам с детства обещали войну с фашистами. И надо же, не соврали. Унтер-пограничник, кажется, даже испугался.
И так как все мы люди,
не дадим нас бить в лицо сапогом!
Никто на других не поднимет плеть,
и сам не будет рабом!
Дверь открылась, замполитрука Белов повернулся и пропел в лицо тому, кто вошел. По-русски, ради полной ясности.
Marsh levoj – dva, tri!
Marsh levoj – dva, tri!
Vstan v ryady, tovarish, k nam —
ty vojdesh v nash Edinyj rabochij front
potomu chto rabochij ty sam!
Унтер-офицер, на этот раз молодой, его не старше, невозмутимо дослушал до конца и только потом равнодушно бросил.
– Одевайся – и пошли!
Но Александра уже понесло. То ли «Einheitsfrontlied» на слова товарища Бертольда Брехта вдохновил, то ли он понял, даже не понял, почувствовал: уступать нельзя. Иначе ноги вытирать станут.
– Службу забыли, унтер-офицер? Во-первых, на «вы», во-вторых, по званию. Я по вашему счету фельдфебель, то есть «господин фельдфебель». Как поняли? Спрашиваю: как поняли?
Рыкнул и аж сам себе позавидовал. Как ни странно, сработало. Унтер подтянулся, легко ударил прикладом карабина о цемент:
– Понял, господин фельдфебель. Но одеться вам все-таки надо.
Если поддается, надо давить дальше. Белов резко мотнул головой:
– Чужую форму не надену! Представьте, унтер-офицер, вы попали в плен, с вас содрали мундир и дали взамен… Да хоть польский. Вы бы согласились?
Глаза унтера блеснули.
– Пшеки?! Да я скорее бы умер. Все ясно, господин фельдфебель. Пойду доложу.
