Радио Соль слушать любила, но главным образом музыку. А еще нравилось просто путешествовать по эфиру, слушая чужую непонятную речь. На ее родине всего один язык, церковная латынь не в счет. На Старой Земле – сотни, и малой части не выучишь. Неудивительно, что землянам трудно договариваться между собой.
Настроилась на Лондон. Девять утра, утренний выпуск последних известий.
– …Как сообщает наш парламентский корреспондент, на вчерашнем заседании Палаты общин вновь не удалось принять решение по индийскому вопросу. Клемент Эттли в своей речи…
Соль, послушав немного, поморщилась и выключила приемник. Нет, политика – не для нее. Все важное происходит где-то в глубине, на поверхности лишь пена и мелкие щепки. Отец умел выхватывать из потока самое важное, а она путается в незнакомых фамилиях, названиях городов и стран. Конвенции, договора, соглашения – несть им числа. Что важно, а что – нет?
Вот, например, сегодня в Лондон прилетает Юзеф Бек, министр иностранных дел Польши. Зачем, догадаться можно, Британия еще два года назад пообещала Польше гарантии, если просто – защиту в случае нападения Рейха. Но сейчас у Польши проблемы не с Германией, а с СССР. Британия должна поддержать союзника в этом случае или нет? А Франция? Она Польше – первый друг, но отец как-то сказал, что против СССР Франция воевать не станет. А Германия? Требует у Польши «коридор» в Восточную Пруссию, но в то же время подталкивает соседку к захвату того, что еще осталось от Литвы. Кто кому друг? Кто враг? А еще есть Советский Союз, далекая и загадочная Россия…
Соль вновь включила радио, настроилась на волну Москвы, Из наушников тяжелым молотом ударило:
Nas utro vstrechaet prohladoj,
Nas vetrom vstrechaet reka.
Kudryavaya, chto zh ty ne rada
Veselomu penyu gudka?
Сделала тише, пытаясь выловить знакомые слова. Бесполезно! Совсем чужой, непонятный язык, и страна такая же, чужая и непонятная. Даже с Китаем больше ясности, там Чан Кайши проводит модернизацию и воюет с японцами. А в СССР? Большевики строят какой-то «коммунизм», новый общественный строй, но общество построить невозможно, как нельзя построить лес. Деревья должны вырасти сами.
Ne spi, vstavaj, kudryavaya!
V tsehah zvenya,
Strana vstaet so slavoyu
Na vstrechu dnya.
А еще в СССР запрещено верить в Бога. Отец как-то показал ей русский журнал с жутким названием «Bezbozhnik». Соль, полистав его, рассудила, что такое могут публиковать лишь поклонники Сатаны. Отец считал иначе. По его мнению, в бывшей Российской империи возродилось новое язычество с вечно живым богом в гранитном мавзолее и его пророками, между которыми то и дело начинается борьба за самое верное толкование заповедей божьих. Коммунизм же – не реальное общество будущего, а обетованный рай, Ирий с молочными реками и берегами из киселя. И это тоже казалось непонятным. Тысячу лет назад такое бы никого не удивило, но язычники в ХХ веке? Или Россия ничем не лучше Центральной Африки, где до сих пор едят миссионеров?
Сейчас Красная армия стоит на польской границе – язычники против самого католического народа Европы. Кому сочувствовать, на чьей стороне правда? Ответ вроде бы ясен, но крестоносцы, уничтожившие Монсегюр, тоже считали себя католиками. Сатанистами для них были «чистые», ее предки!
В «Хранилище» – полный порядок. Всего-то и понадобилось – изучить инструкцию и поколдовать с пультом. Стало даже лучше, чем прежде, пусть и совсем ненамного. Гора по-прежнему давит на плечи, но дышать уже можно.
Бьет барабан, красотки смотрят вслед. Вперед, солдат!
3
– Так вы действительно русский?
На этот раз усомнился не унтер, а целый… одинокая звездочка на погоне… обер-лейтенант. Еще один в такой же форме, но с пустыми погонами, на подхвате. Молчит, сигаретой занят.
Лампа, пепельница, стол, два стула. Александру Белову достался табурет. Темные шторы на окнах и густой дух хлорки. Это от костюма, чистого, выглаженного и почти по росту. Все-таки уважили.
Еще один маленький столик для унтера-стенографиста возле самого окна. Пишет служивый, нос от бумаги не отрывая.
– Русский, – вздохнул замполитрука. – В родне, кажется, чуваши, больше никого.
В третий раз спрашивают. И не лень им!
– Что случилось с жареным цыпленком?
А это уже курящий с пустыми погонами. По-русски, без малейшего акцента.
Александр пожал плечами.
– Поймали, арестовали, велели в карцер посадить.
Ответил тоже на родном и не сдержался.
– Вам, может, еще и Большой Петровский загиб выдать?
Офицер с пустыми погонами (лейтенант?) хохотнул и с удовольствием затянулся.
– Все три варианта выучили? Нет, господин Белов, мы вас не на знание русского проверяем.
– Русский можно выучить и в Польше, – пояснил «обер», понятно, по-немецки. – Особенно если вы из эмигрантов.
Александр наконец-то сообразил. Бритва Оккама! Если кто-то перешел немецко-польскую границу, чьим шпионом он должен быть?
– Не из эмигрантов.
Встал, поглядел прямо в глаза русскоязычному:
Под Кенигсбергом на рассвете
Мы будем ранены вдвоем,
Отбудем месяц в лазарете,
И выживем, и в бой пойдем.
Молодой поэт Симонов ему нравился. Уж всяко получше, чем гении из ИФЛИ, у которых и рифмы порядочной не найдешь.
Святая ярость наступленья,
Боев жестокая страда
Завяжут наше поколенье
В железный узел, навсегда.
Офицер взгляд выдержал, лицом не дрогнул.
– Вставать не надо, господин Белов. А если соберетесь «Интернационал» исполнить, то предупредите заранее.
«Обер», не говоривший, но явно понимавший, криво усмехнулся.
– Симонова можно и в Польше прочитать… Ладно, продолжим. Вы заявляете, господин Белов, что являетесь военнослужащим РККА. В таком случае, назовите номер части и место службы.
Александр мысленно возмутился (еще чего?), но тут же сообразил, что номера части просто не помнит. Некогда было заучивать.
– Служил в Логойске. Минская область, Белорусская Советская Социалистическая Республика…
Офицеры молча переглянулись.
– …Больше о своей службе говорить ничего не намерен. Я не военнопленный. Границу действительно нарушил. Виноват – отвечу.
