– Бодрее! Бодрее! Шире шаг!..
Надзирателю скучно, никто ничего не нарушает, не разговаривает, не передает шифрованные послания от ЦК местной компартии. И всего-то их в секции Б-4 двадцать семь душ, по крайней мере, тех, кого на прогулку пускают. Господин старший надзиратель, который громила, обмолвился, что «третья категория» главным образом по части расхищений, приписок и перевода казенного имущества на шнапс. Не бойцы! Он, номер 412, нарушитель государственной границы, здесь чуть ли не знаменитость. Шлагбаум – и в щепки! Да ни у кого на такое духу не хватит!
Само собой, отважные подпольщики так и не объявились. Никто не заглядывал в приоткрытую дверь, не шептал в глазок. Зато нынешним утром юркий уборщик с подбитым глазом предложил купить табаку, а когда некурящий Белов отказался, пообещал принести журнал с девочками, но за особую цену, потому как товар редкий.
– Руки назад! Из строя не выходить! Пять шагов дистанция!..
Антифашист Курт Биллингер определенно писал о какой-то другой «Колумбии». Здесь не рычат от ярости, не лупят дубинкой, не требуют назвать адрес партийного секретаря. Господин старший надзиратель, сидя в стеклянной «дежурке», штудирует журнал по сельскому хозяйству. А голубой мечтой тех, что уже с приговором, является должность кальфактора
[42]. И власть, и деньги, пусть невеликие.
Газет нет, радио слушать разрешено не всем, и то лишь по воскресеньям. И не надо. Этим он дома досыта наелся.
– Сто-о-ой! Сейчас будем греться. Приседания! Я сказал – приседания! И-раз! И-раз! И-раз!..
Надзирателю скучно. Даже не смотрит, отвернулся. Почти никто и не приседает.
– Эй, табачку не найдется?
Белов удивленно поглядел на соседа в шинели без ремня. Надо же, заговорили!
– Извини, камрад, с этим не ко мне.
Тот взглянул странно.
– А я думал, тебя сюда за то, что в кинозале курил, упекли.
Александр развел руками. Не курил он в кинозале. Не было такого!
* * *
– Итак, подследственный Белов, подтверждаете ли вы факт незаконного пересечения государственной границы Рейха…
Александр едва удержался, чтобы не зевнуть. Следователь оказался сер и скучен, как и все в этих стенах. Хоть бы заорал, дубинкой взмахнул. Так и дубинки нет, только перышко при чернильнице. Скользит по бумаге, буквы готические выводит.
– …марта сего, 1939 года?
Номер части замполитрука вспомнил, однако называть не стал. Из принципа. И о себе почти ничего, только год рождения и Москву, столицу нашей Родины. Перо зафиксировало – и пошло скрипеть дальше. Ждал, что станут расспрашивать о Польше и о шпионе Фридрихе, однако следователя это почему-то не заинтересовало. Вопросы крутились вокруг одного единственного: имелся ли в деяниях подследственного злобный умысел? Видел ли он предупреждающие надписи и дорожную маркировку? Если не видел, то почему? Добил вопрос о наличии водительских прав.
– Отнеситесь к вопросам серьезнее, – подбодрил следователь. – Умысел, между прочим, вполне может быть квалифицирован как террористический акт. А если учесть, что на вас, подследственный, была надета форменная шинель иностранной армии, то это уже военная провокация. В протоколе сказано, что поляки стреляли. Вы утверждаете, что по вашему автомобилю, но может, они осуществляли огневую поддержку? Вы-то не пострадали.
Александр решил промолчать. У его знакомых по интернату такое именовалось «брать на пушку». Тут главное не поддаться, труса не спраздновать.
Следователь макнул перо в чернильницу.
– Следующий вопрос касается…
Чего именно, подследственному Белову узнать не судилось. Резкий стук. Отворилась дверь.
– Хватит! Дальше буду работать я.
Невысокий, крепкий, коротко стриженный. Дорогой костюм, темный галстук, до блеска начищенные ботинки. Уши чуть оттопырены, залысины на лбу, тонкие нервные губы. Годами под сорок, но выглядит моложе. Человек как человек, только вот глаза, взгляд…
Следователь вскочил, перо покатилось по столу. Александр тоже встал. Кажется, начальство пришло.
Резкий взмах руки, и следователь поспешил на выход. Гость, подождав, пока дверь закроется, поморщился, шагнул к столу.
– Меня следует называть «господин советник криминальной полиции».
Поворошил бумаги на столе, взял ту, что сверху, просмотрел бегло, снова поморщился.
– Ерунда!
Резко повернулся, ударил тяжелым колючим взглядом.
– Белов! Вы не хотите возвращаться в СССР. Могу поинтересоваться почему?
* * *
Теперь над столом клубился густой ядовитый дым. Господин советник криминальной полиции курил сигару, уже вторую подряд. Затягивался, резко выдыхал, время от времени взмахивая перед собой ладонью, словно комаров отгонял.
– Чепуха, Белов! Я просмотрел все протоколы, все бумаги. Вы ни разу не потребовали вызвать консула или позвонить в посольство. Даже письменный протест не изволили сочинить. В Гамбурге мы недавно задержали трех ваших моряков за пьяную драку. Так они, представьте себе, голодовку объявили. Один принялся писать письмо товарищу Сталину прямо на стене камеры, карандашом. Я их прекрасно понимаю, отвечать перед НКВД все равно придется, но будут, так сказать, смягчающие обстоятельства.
В том, как держался господин советник, было нечто странное. Двигались лишь губы, лицо оставалось каменным, безразличным. И голос не менялся, резкий и чуть брезгливый, словно подследственный Белов успел лично перед ним сильно провиниться.
– У меня нет смягчающих обстоятельств, – стараясь не дрогнуть голосом, проговорил замполитрука. – Потому и не протестовал. В СССР меня расстреляют только за то, что я оказался в Польше. А я даже не в Польше, а у вас, фашистов.
– Национал-социалистов, не путайте, – господин советник затушил сигару. – Если вы это понимаете, Белов, почему на первом же допросе отказались давать показания о службе в РККА? Домой вам уже не вернуться.
Белов посмотрел прямо в чужие глаза.
– Я не предатель.
– Угу-угу, – любитель сигар вновь перелистал бланки протоколов. – Вас, кажется, предупредили, что ваше положение не слишком завидное? Вас, Белов, могут просто вернуть в СССР со всеми последствиями. В Рейхе же вам светит тюрьма, причем строго по закону. Не время ли о себе подумать? Вы же понимаете, что нужные сведения мы все равно от вас получим.
Вспомнилась книга Биллингера. Не лгал антифашист, не лгал!
– Читал. У вас в гестапо людей бьют плетьми из шкуры бегемота.
И тут случилось странное. Господин советник на какой-то момент ожил. Моргнул недоуменно.
