– Это что, намек? – самым светским тоном поинтересовался замполитрука.
– Нет, Белов, на этот раз я, уж извините, прямо в лоб. К нам прибывает военнослужащий РККА. К нам прибывает, а из СССР убывает. Москва поднимает большой шум, ваша фамилия наряду с еще несколькими названа в очередной ноте НКИДа. Не удивлюсь, если скоро на митингах начнут кричать. «Свободу комиссару Белову! Верните комиссара Белова!» А где Белов? В Польше?
На этот раз Александр задумался всерьез. Если фашист не врет, дела плохи. Раз упомянули в дипломатической ноте, значит, о нем уже знают на самом-самом верху. «Тараканьи смеются глазища и сияют его голенища…» На НКИДе сейчас Молотов, тонкошеий вождь. Небось, лично Главному и доложил.
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Ой, скверно!
– Но Белов не в Польше, Белов в Рейхе. Думаете, зря мы вас из Берлина вывезли в эту глушь? А теперь, этот, извините, инцидент. Те идиоты напишут рапорта, я уже написал. Бумаги пойдут наверх, карусель закрутится, ваша фамилия – раз! – и всплывет. И вот какое-нибудь агентство «Гавас» сообщает, что похищенный поляками замполитрука передан ими в Рейх. А там его, мужественного комиссара, лупят плетьми из шкуры бегемота и требуют выдать Главную военную тайну. И что в результате, Белов?
Замполитрука пожал плечами.
– Понятно что! Сговор фашистских режимов Польши и Германии против отечества мирового пролетариата. Про это наши самые информированные и правдивые газеты не первый год пишут.
– Точно! РККА переходит восточную границу Польши, и Москва предъявляет нам ультиматум с какими-нибудь невообразимыми требованиями. Это вы умеете! Фюрер на уступки не пойдет, потеря лица… Последствия очевидны. Правда, Нестор?
– Значит, я послан с заданием разжечь Мировую войну, – рассудил Александр. – Вы это серьезно?
Ладонь следователя врезалась в стол.
– Нет! Я, может, и параноик, но не до подобной же степени. Однако со стороны все выглядит именно так! Агент Нестор направлен в Германию с очевидной целью: спровоцировать конфликт с СССР. Если бы я работал в НКВД, я бы за вас орден получил – и квартиру трехкомнатную.
Белов улыбнулся.
– Шлепнули бы вас – вместе с очередным наркомом. Но знаете, господин следователь, в вашей теории есть рациональное зерно. «Ot tajgi do britanskih morej Krasnaya armiya vseh silnej!» Так что оставили бы вы меня, красного комиссара, в покое! Глядишь, зачтется, я перед трибуналом мог бы словечко за вас замолвить…
– Лихо! – Хельтофф даже присвистнул. – Уже вербуете? Нет, не оставим в покое, не дождетесь… Сегодня дам вам вопросник о поляках. Пишите про них побольше гадостей, моему начальству понравится, вашему, кстати, тоже. Я лишний экземплярчик прикажу отпечатать – для чрезвычайной «тройки», которая по вашу, Белов, душу соберется.
Ударил взглядом, оскалился.
– Пишите!
* * *
На этот раз он сам себя не подгонял. Пустой коридор внезапно стал длинным, чуть не с версту, а стены, наоборот, подступив ближе, лишились дверей, оделись камнем. И под ногами камень – неровный, словно склон близкого Эйгера. Руки назад, подбородок вниз…
Шмидт сидит на льдине, словно на малине,
И качает длинной бородой —
Коль не Водопьянов, быть бы Шмидту пьяным
И валяться где-то под водой.
Прогулка выдалась грустной. Александр Белов брел бесконечным коридором, напевая памятную со школьных времен «Челюскинскую Мурку». В интернате ее знали даже учителя, а кто-то особо бойкий прикнопил коряво нацарапанный текст прямо на стенную газету. Скандал вышел жуткий.
Если бы не Мишка, Мишка Водопьянов,
Не видать бы вам родной Москвы!
Плавали б на льдине, как в своей малине,
По-медвежьи выли от тоски.
Александр рано понял, что народ, которому с каждым годом живется лучше и веселее, не слишком радуется подвигам отважных полярников и летчиков-героев. В газетах одно, если по душам поговорить – иное совсем. Уже в институте он внезапно сообразил, что чуть ли не половина СССР живет словно разведчики во вражеской стране. Лишнего не скажи, опасного не храни, с обреченными не знайся. Потому и тошнило его от бодрых стишат гениев из ИФЛИ. Овал они, видите, не любят, углы предпочитают. Писали б сразу: стенка!
Здравствуй, Леваневский, здравствуй, Ляпидевский,
Здравствуй, лагерь Шмидта, и прощай!
Капитан Воронин судно проворонил,
А теперь червонцы получай!
Сколь ни длинен коридор, но скоро поворот, за которым тоже коридор и дверь с замком. В какой-то мере символично…
– Эй, арестантик, эй!
Он вздрогнул и оглянулся. Пространство сжалось, принимая привычный вид. Запертые двери, истоптанная ковровая дорожка – и знакомый плечистый охранник, которому положено скучать не здесь, а на лестнице.
– Иди-ка сюда! Иди, иди!..
Не хотелось, а пришлось. Не устраивать же еще одну драку на радость проницательному Хельтоффу!
Охранник, удовлетворенно кивнув, извлек из кармана коробку сигарет «Matrose» с грозными силуэтами линкоров на крышке.
– Слушай, арестант, я покурить собрался, а по инструкции мне тебя из виду терять нельзя. Так что давай вместе.
– Я не курю! – запротестовал Белов, но плечистый и слушать не стал. Вытащил из коридора на лестницу, быстро оглянулся.
– И не кури, поприсутствуешь. Я в сторону дымить буду.
Щелкнул зажигалкой, затянулся.
– В тот коридор лучше не ходи. Ну, который за углом.
Замполитрука пожал плечами.
– Не хочешь, не пойду. А что, напарника в другое место перевели?
Плечистый, внезапно закашлялся, подавившись дымом.
– Какого еще к дьяволу!..
Вновь оглянулся, вдохнул поглубже и шепотом, почти не двигая губами:
– Американец. Дорого одет и вроде как не в себе. У него акцент приметный…
«Нey, mister!» Белов невольно кивнул. Точно!
– Я его и на улице видел. В смысле возле входа. Ночью.
Охранник вновь закашлялся, выронил сигарету.
– Иди ты! Еще скажи, что в полночь на веранду заглядывал. Ну, которая как раз над входом.
На этот раз Александр действительно удивился.
– А-а… А надо?
Сигарету плечистый затушил тяжелым каблуком. Достал из коробки новую, но закуривать не стал, просто в рот кинул.
