7
Александр отпустил веревку, руки отряхнул. А ничего получилось! Поглядел вверх, на потерявшую листья крону. Сколько в этом дубе метров? Десять точно будет.
Но ведь забрался. И даже спустился! Пусть и с пятой попытки.
– А может, его здесь и повесить? – донеслось сзади. – Комиссара? Веревка есть, настроение тоже. И мучиться не будет, ножками подергает – и все.
Ганс-блондин, враг фельдфебелей, в своем репертуаре. Белов повернулся, развел руками.
– Я понимаю, что плохо…
– Не плохо. Ужасно! – наставительно поправил Ганс-брюнет. – Если так на проблеме мочалить будешь, сдохнешь на первом километре. Ноги чего не использовал? У тебя что, полиомиелит? Я же предупреждал: ноги – типичная ошибка новичка. За такое их и отрывают.
– Братцы, я же не скалолаз! – воззвал к справедливости замполитрука. – Совсем! Я даже слов ваших не знаю!..
Как можно мочалить на проблеме, он в принципе догадывался, но смутно.
Ганс-лейтенант взглянул хмуро.
– Братцы твои, фельдфебель, в ущелье лошадь доедают. Мы военнослужащие Вермахта, не путай. А ты язык поглубже засунь и делай, чего говорят. У вас в России чего, гор нет? А если воевать придется?
«Пропадем», – рассудил Белов, но, конечно, не вслух. Наверняка в армии какие-то скалолазы имеются, только их даже товарищ Ворошилов в речи на съезде не помянул.
Впрочем, делать, чего говорят, он был совсем не против. Мозги хорошо прочищает, особенно после общения с добрым следователем Хельтоффом. Вот уж пристал, так пристал, куда там банному листу!
* * *
Обсуждали поляков. На этот раз замполитрука писал показания от души, ничего не утаивая. Не жалко! Хоть чем-то сможет поквитаться за польское гостеприимство. Паны с фашистами враждуют, и это очень хорошо. Правда, неясно из-за чего именно. Он, газетам веря, думал, что из-за вольного города Данцига, оказалось, не только и даже не столько.
– Вы, Белов, не поймете, – следователь взглянул не без сочувствия. – Вы отравлены интернационализмом, для вас евреи – полноценные люди. Но… Представьте, что вы дворянин, помещик.
Александр Белов, наскоро вспомнив Некрасова с Толстым, честно попытался.
– Ваши предки много лет владели поместьем, на землях которого работали… неандертальцы. Люди, конечно, но очень уж первобытные. Инстинкты, рефлексы, минимум разума. Вы относились к ним хорошо, награждали за хороший труд, дарили на праздники ожерелья и зеркальца. А потом пришли чужаки и две трети поместья отрезали. Тамошние неандертальцы взяли дубины, выбрали вождя, все разбили и переломали, а теперь косятся на ваш дом.
– Ничего себе фашистская пропаганда! – возмутился Белов. – А если с точки зрения поляков рассудить?
Хельтофф оскалился.
– Жаль, вы их не спросили, возможность имелась. А ответ будет таким же. Иррациональная ненависть к господам, месть за прежние, как они считают, обиды. К немцам они у себя относятся много хуже, чем мы к евреям. И к землям немецким приглядываются вплоть до самого Берлина, который, оказывается, когда-то был славянским Бурлином. Кстати, к русским они относятся еще хуже. Для них неандертальцы – это вы!
Белов чуть ли не впервые не нашелся, что ответить наглому фашисту.
Неандертальцы! Ну, надо же!.. Хотя если вспомнить украинского поэта Шевченко, которого можно и без переводчика понять, фашист Хельтофф не так уж и неправ. Да и Багрицкий, не Сева, а тот, что про Опанаса.
Только ворон выслан
Сторожить в полях…
За полями Висла,
Ветер да поляк…
Его ответы оказались исчерканы еще гуще, чем в первый раз. Пришлось рассказывать самому, останавливаясь на сущих мелочах, которые следователя почему-то очень заинтересовали. Например, то, что воинственная пани Волосевич знает слова баллады про Мэкки-Ножа, и что она красиво поет. А еще ее муж, курящий, но желающий бросить. Александр даже увлекся, начав припоминать еще и еще раз…
«Я кадровая, из младшего офицерского состава, сама на учебу попросилась…»
Красивая девушка, умная, храбрая. Идейная! Идея, конечно, вражеская, но Хельтофф-фашист тоже враг. А если они, полячка и немец, в смертной схватке сцепятся, все равно ли ему будет? Отойдет в сторону да порадуется? И ведь это может случиться, не через десять лет, раньше! Хельтофф, Агнешка, он сам…
Не дождались гроба мы,
Кончили поход…
На казенной обуви
Ромашка цветет…
Пресловутый ворон
Подлетит в упор,
Каркнет «nevermore» он
По Эдгару По…
Рассказывать резко расхотелось. Говорят, что у каждого своя правда. Но может статься и хуже. Ни у кого правды нет.
Тогда за что друг друга убивать?
* * *
– К стенке, Александр, к стенке! – подбодрил Ганс-лейтенант. – Самое место всем комиссарам!
Подумал и уточнил:
– Фельдфебелям тоже.
Стенка была тренировочной – высокая, из прочных досок сбитая, втиснутая между двух крепких столбов. К доскам же привинчено непонятно что – палочки, плашки, обрубки с корой и без.
– Зацепы, – пояснил Ганс-гефрайтер. – Для тех, кто не понимает – зацепки. Которые побольше – хапалы, почему, догадайся сам.
И подвел итог:
– Вперед!
– Стой! Стой! Стой!..
Блондин, шагнув ближе, полез в карман куртки.
– Ты ему жизнь не облегчай. По таким зацепам корова влезть сможет. А мы сыграем в пробочки!
«Пробочки» оказались самыми обычными пробками, от шампанского и помельче. Лейтенант, каким-то чудом в мгновение ока оказавшись на самом верху, принялся неторопливо спускаться, по пути пристраивая пробки на зацепах. На все не хватило, но треть Ганс-блондин оделил.
– Теперь порядок, – рассудил он, оказавшись на земле. – Правила простые: ни одна пробка упасть не должна. Лезь, Александр, и поглядывай. И учти, в следующий раз время засечем.
Улыбнулся.
– А я пробки считать стану. За каждую – в зубы! Ну, чего стоишь, фельдфебель! Па-а-а-ашел!..
Александр, пожав плечами, снял куртку, на землю уложил. Смерил взглядом комиссарскую стенку.
Ладно!
* * *
Призрака-американца он встретил на лестнице аккурат между вторым и третьим этажами. Тот смотрел куда-то под ноги, но его все-таки заметил.
– Hello!
Махнул рукой и дальше побрел. Замполитрука хотел пройти мимо, но не сдержался.
