На какой-то миг замполитрука и сам усомнился. Вот ведь закрутили, штукари!
– Думайте, что хотите. Надеюсь, настоящему Нестору повезет.
* * *
Из кабинета он выходил первым, и почти сразу же нарвался на грубый окрик.
– Стой! Лицом к стене!..
Такое уже однажды было в «Колумбии». Если ведут на допрос, встречных разглядывать не дают. Но замполитрука подчиняться не собирался. Обойдетесь, фашисты!
В сторону, впрочем, отошел, уперся в стену лопатками. И почти сразу же узнал того, кого вели под конвоем. Андреас Хинтерштойсер! Тот тоже заметил, слегка повернулся.
…Лицо – синяк сплошной. И шов на скуле.
Александр Белов вскинул вверх правый кулак.
Rotfront!
Один из охранников грузно шагнул вперед.
– Убью, – шевельнул губами замполитрука. – Faschistisches Schwein!
Тот засопел, взглянул недобро, но все-таки отступил.
– Нет, Белов, это вас убьют, – негромко проговорил Хельтофф. – И очень скоро, если срочно не поумнеете.
Александр дернул плечами.
– Значит, умру дураком.
Губы не слушались, но он все-таки заставил себя улыбнуться.
– А вы, умные, останетесь без Нестора.
* * *
15 июля 1938 года, в самый разгар террора в Москве была официально запрещена малоизвестная общественная организация со странным названием «Помполит». Решение нигде не публиковалось и мало кем было замечено. Приемную «Помполита» на улице Кузнецкий мост закрыли и опечатали за год до этого, сотрудники арестованы и сгинули без следа. Политический Красный Крест России, созданный еще народниками-нелегалами в 1874 году, в очередной раз ушел в подполье. Тем не менее, организация жила, не смену погибшим сотрудникам приходили новые, часто совсем молодые. Всеволод Багрицкий, сын известного поэта, привлек к работе студента ИФЛИ Александра Александровича Белова.
Александр вначале отказался. Не из трусости, а из здорового понимания полной обреченности подполья в СССР. В стране, где каждый первый пишет доносы на каждого второго, нелегалы существовать просто не могут. Но даже если допустить невозможное, что способны сделать несколько десятков человек? Собрать деньги, узнать о судьбе арестованных, адреса, по которым они содержатся. Много ли пользы, если за это приходится платить свободой, а то и жизнью?
И тогда Сева Багрицкий рискнул познакомить несговорчивого студента с Екатериной Павловной Пешковой.
Белов шел на встречу неохотно. Пешкова, вдова Алексея Максимовича Горького, казалось ему бесполезным обломком Прошлого. Бывшая жена (с писателем они расстались еще в начале века), бывшая революционерка, активный работник давно уничтоженной партии эсеров, сейчас – консультант литературного музея на скромном окладе. Экспонат, причем настолько ветхий, что им не заинтересовалось даже НКВД.
Однако долгий разговор в маленькой комнатке коммунальной квартиры заставил серьезно задуматься.
– Никто не хочет умирать, – сказала ему Пешкова. – Ни царские жандармы, ни чекисты, ни сотрудники Ежова. Потому нас терпят и будут терпеть. Мы – последняя надежда.
Имен старая подпольщица не называла, на возможности лишь намекнула, кое о чем Белов догадался сам. Между высшей властью и Политическим Красным Крестом еще в начале 1920-х был заключен негласный договор. Материальная помощь заключенным не возбранялась, разрешалась и юридическая поддержка в рамках закона. Так удалось, хоть и не без труда, отыскать мать Севы Багрицкого и даже устроить ей свидание с сыном. Не зря «Помполит» размещался в доме № 16 рядом с приемной НКВД. Карали за иное – организацию побегов, установление контактов с заграничными правозащитными организациями, подкуп не слишком чистоплотных следователей и прокуроров. Тем не менее, все это делалось. Иногда человека могла спасти сущая мелочь – отъезд в командировку за сутки до ареста или даже папка с «делом», переложенная в другой ящик стола. А некоторые обреченные исчезали незадолго перед тем, как по их души приезжали черные служебные авто. Их искали, и в стране, и за кордоном, но без малейшего успеха.
Ничем подобным Александр Белов не занимался. Был обычным курьером, носил письма и деньги, передавал приветы, бросал в ящики конверты без обратного адреса. С Пешковой больше не виделся, на связи был Багрицкий-младший.
А потом Подпольный Красный Крест смог помочь ему самому. В ИФЛИ со дня на день должны были начаться аресты, причем удар намечался по «немецким шпионам» с кафедры германистики. Никаким шпионом студент Белов, конечно, не был, но…
Никто напрасно не обидит.
Но осторожней будь, простак, —
Ганс Сакс подсказывает так!
Александр, отнюдь не простак, надел шинель, словно волшебный плащ-невидимку. Помогло, но только на время.
* * *
Убивать не стали, но в номере заперли. Замполитрука, пожав плечами, повесил пиджак на спинку стула и прилег на кровать, благо, хоть это не запретили. Руки за голову, взгляд в потолок. Тюрьма есть тюрьма, жаловаться некому да и незачем. Не поможет!
О побеге он начал думать сразу, как попал в отель. В то, что бежать нельзя, не поверил. Отовсюду бегут, хоть из американского Аль-Катраса, хоть из римского замка Святого Ангела. Бенвенуто Челлини, к примеру, сподобился. Правда успешными такие побеги бывают, если узникам кто-то крепко поможет. Челлини подсобил сам камерленго Папы Римского…
Отель «Des Alpes», конечно же, охраняют, но как именно, Белов до сих пор не разобрался. В Северном корпусе все ясно – часовой при входе да решетки на окнах. В Большом же картина иная, не такая понятная.
Он встал, подошел к окну, выглянул. Третий этаж, для хорошего скалолаза (Гансы подтвердили) даже веревка не нужна. Ночью, если очень повезет, могут и не заметить. Но дальше-то куда? Выезд из долины, железнодорожная станция, маленький городок в километре – все под приглядом. Разве что Северная стена…
Александр Белов поглядел на острый белый пик Эйгера. Там холод и лед, безумный ветер и голые камни. Там – свобода…
Свобода – и смерть.
Он вдруг подумал, что может быть, очень скоро ему придется выбирать. Не между смертью и свободой, а смертью – и тем, что хуже смерти.
Эйгер, Старый Огр, глядел равнодушно. Его ли это забота?
Опанасе, наша доля
Туманом повита!..
2
Холод и боль чувствуешь даже под черной пеленой забытья. Соль тонула в бездонной черной реке, цепляясь непослушными пальцами за острый край тяжелой льдины, срывалась, хваталась вновь, и снова лед обманывал, а вода не пускала. Вечность замкнулась тесным холодным кольцом, повторяясь раз за разом, вновь и вновь. Вода, боль, скользкий лед – и снова вода. А рядом недвижно лежал мертвец в горной куртке, смотрел пустыми, подернутыми инеем глазами и время от времени еле слышно шептал, не размыкая губ:
