Подпоручник, развернув удостоверение, поморщился.
— Допустим. Разведка доложила, что эшелон из Белостока действительно разбомбили. Но при вас, пан Земоловский, обнаружена фляга советского образца. Перевязывали тоже русские, у нас бинты другие.
Гимназист пожал плечами.
— Перевязали. И водой напоили. И что?
— О чем они вас спрашивали? Русские? И что вы им рассказали?
Здесь, в лесном лагере, перевязывать его пока не собирались. Сняли повязку, приставили часового, а затем и пан подпоручник пожаловал — с блокнотом и остро заточенным карандашом.
— Не желаете отвечать, пан Земоловский?
Фамилия, написанная в удостоверении, казалась чужой и незнакомой. Ее словно нарочно коверкали.
— Желаю! Могу повторить еще раз. Русские посмотрели мои документы, перевязали — и решили, что я «ne zhilec».
Пан подпоручник понимающе кивнул.
— Ага! Знаете русский? Интересно, интересно. Хорошо знаете? Скажите что-нибудь, пан Земоловский, первое, что в голову придет.
Память молчала, и он попытался ее слегка пришпорить.
— Tri u Budrysa syna, kak i on, tri litvina.
On prishel tolkovat s molodcami.
«Deti! sedla chinite, loshadej provodite,
Da tochite mechi s berdyshami.
Spravedliva vest eta: na tri storony sveta
Tri zamyshleny v Vilne pohoda.
Paz idet na polyakov, a Olgerd na prusakov,
A na russkih Kestut voevoda».
— Мицкевич! — констатировал пан подпоручник. — Но в переводе русского шовиниста Пушкина. Предпочитаете читать классику на языке врага?
Отвечать он не стал, отвернулся. Вот и сходил на войну! Сейчас отведут в кусты — и расстреляют за шпионаж.
— В глаза смотрите, пан Земоловский, в глаза!
В глаза глядеть он не стал, скользнул взглядом по мундиру.
— А у вас, пан подпоручник форма неправильная.
Тот открыл рот, затем попытался сглотнуть, пальцы скользнули по серебряным пуговицам. Гимназист улыбнулся.
— У вас на воротнике — галунный зигзаг, такой носят только в мирное время. А сейчас вроде как война!
Пан подпоручник внезапно стал очень серьезным.
— Верно! Что еще заметить успели?
Лучше было промолчать, но он все же не удержался.
— Не заметил — унюхал. Дым от вашей кухни за километр учуять можно. Это вы так врага на бой вызываете?
Блокнот с треском захлопнулся. Офицер встал, одернул мундир с неправильным шитьем.
— Даю на размышление ровно час. В случае чистосердечного признания обещаю доставить вас в распоряжение командования. Иначе здесь и расстреляем.
Достал часы-луковицу, щелкнул крышкой.
— Шестьдесят минут, пан Земоловский!
Он хотел уточнить, в чем именно следует признаваться. Он шпион, диверсант — или все сразу? Но пана подпоручника уже не было.
Рядом шумно вздохнул караульный.
6
— Прошу за мной, сэр!
Я кивнул, но прежде, чем последовать за швейцаром, окинул взглядом здание. «Этуаль Солитэр» прилепился тыльной стеной к краснокирпичному шестиэтажному дому, явно знавшему лучшие времена. Отель же смотрелся, как новенький «никель», хотя при реставрации здание явно пытались состарить. Но все равно, получился не слишком удачный новодел в стиле первой половины прошлого века. Красная черепица, дикий камень, бронза на входных дверях.
Окон на первом этаже я не заметил и вновь подумал о горячих мексиканцах.
После того, как владельцы разорились, здание выкупил кто-то местный и превратил в общежитие для художников, а двадцать лет назад, после великого исхода богемы с Монмартра на Монпарнас, тут организовали обычную ночлежку. Место сразу же стало криминальным, местных апашей так и называли: «техасцы». Но и это кончилось, десять лет назад притон прикрыли, здание стояло пустым, пока, уже не так давно, нашелся новый владелец. Он и вернул отелю прежний облик, естественно, в меру своего разумения и финансовых возможностей.
Особой славой «Этуаль Солитэр» среди наших туристов не пользовался. Тем не менее, места были нарасхват, я забронировал чуть ли не последний свободный номер.
* * *
— Ваши ключи, мсье. Прекрасный номер на втором этаже, мсье. Бар и ресторан на первом этаже, мсье. Большое спасибо, мсье!
Неопределенного возраста тип за стойкой даже не пытался изображать американца. Поздоровался по-английски, хоть и с заметным акцентом, а после с явным удовольствием заговорил на родном. И вообще, внутри ничего не напоминало о Техасе — только на стене слева от стойки красовалась белая пятиконечная звезда на лазурном поле в окружении оливковых и дубовых ветвей. Все прочее если и напоминало Штаты, то разве что Айдахо с ее знаменитой пещерой. Такие же низкие закругленные своды, стены в камне — и ни одного окошка. Я представил, что будет, если выключить свет, и невольно поежился. Том Сойер и его подружка Бекки в подземном лабиринте. А за углом — индеец Джо.
Коридорный взялся за чемодан, но я поднял ладонь.
— Минутку!
Достал из бумажника банкноту, родную сестру той, что дал шоферу, пошелестел в воздухе.
— Если будут спрашивать Уолтера Квентина Перри, немедленно сообщите мне. В любое время — днем, вечером, ночью. Уолтер Квентин Перри, запишите.
Для верности купюру получил и коридорный. Теперь уж точно запомнят.
— Пошли!
На отдых, душ и бритье я выделил себе ровно час. Серый американец прибыл в Париж, в прекрасный Париж, в великолепный Париж, город любви и счастья. Лямур, бонжур, тужур.
В Париже апрель, там каштаны цветут,
Бокалы звенят звоном страсти.
Апрельский Париж, твои песни зовут
Лишь здесь повторяется счастье.
[10]
Моего друга Николя Леграна убили в апрельском Париже, когда зацвели каштаны. Серый американец прибыл по его следам.
Теперь он должен исчезнуть.
* * *
Год назад к нам попал вопросник советской разведки. История, хоть комедию снимай. Большевистский агент выбрал свободу, но целых два дня искал место, где можно сдаться властям. Так и не найдя подходящего, раскаялся в редакции одной из газет в присутствии редактора и дюжины репортеров. По этому поводу мой босс крупно поговорил с Джоном Эдгаром Гувером. Тот проникся и обещал принять меры.
Вопросник меня удивил. Большевиков прежде всего интересовали не военные тайны, не экономика и даже не научные разработки, а порядок принятия решений в нашем руководстве. Первым пунктом шел порядок информирования Президента: кто готовит сводку новостей, кто докладывает, как идет отбор сведений, что считается самым важным. Я набрался наглости и спросил об этом у Корди Халла. Тот весьма удивился самой постановкой вопроса. Ничего похожего, оказывается, нет и в помине. Утром Президенту приносят несколько газет, покупает их обслуга, причем по своему усмотрению. Вечером же ФДР слушает радио, но не каждый день. Газетам он предпочитает книги, причем читает быстро, до восьми страниц в минуту. Все прочее — из докладов и разговоров с гостями.
