Мухоловка взглянула удивленно.
— Это? А-а, то, что на ужине было. Норби! Я не девица по вызову, платье мое, сшила к Новому году. Меня тогда пригласили к майору Грандидье, отказаться, как понимаешь, не могла. Узкий семейный круг — и все шпионы. Майор хотел, чтобы я как-то повлияла на Гертруду, она его ночной кошмар и дневной ужас.
Я вспомнил очень-очень серьезную девочку. На такую повлияешь!
— Украшения взяла напрокат, здесь это обычное дело. Могла бы прийти и так, но очень уж хотелось взглянуть на то, как ты отреагируешь. И, знаешь, получилось.
Я кивнул с самым невозмутимым видом, порадовавшись, что не надел смокинг с чужого плеча. Женщины, что с них взять?
Сегодня на Анне Фогель строгое платье с застежкой под горло, ни грамма украшений — и тяжелые очки в черепаховой оправе. Ни дать, ни взять, зануда-учительница из пансиона для благородных девиц.
Хозяин принес кофе. Пепельница на столе, пачка сигарет в ее пальцах.
— Вербовать агентуру во Франции я начала пять лет назад по приказу министра Дивича. Как он выражался, «золотой фонд». Ни по каким картотекам мои люди не проходят, работают только на меня. Были бы деньги, мне бы уже докладывали из Елисейского дворца.
Я подошел ближе и снял с нее очки. Мухоловка поморщилась.
— Верни! Последние полгода стала хуже видеть, врачи говорят — нервное. Оказывается, у меня еще остались нервы.
Очки я положил на стол. Все идет не по плану. Меня вообще-то трудно вышибить из колеи, но когда тобой занялась сама Сестра-Смерть.
— Деньги есть, — улыбнулся я, думая совсем о другом. — Твоя агентура, мое финансирование.
Она покачала головой.
— Не дождешься. И запомни, из нас двоих я решаю, когда выключить свет и когда его включить. Во всех смыслах, Норби! Твои «Ковбои» несколько лет топчутся на месте, мисс Виктория, не тем будь помянута, работала как в Великую войну. Агент отправляется в Берлин, чтобы посчитать количество паровозов на вокзале Лихтенберг и завербовать рабочего-сцепщика.
Такое лучше глотать молча, но я все же не сдержался.
— А куда посылала агента ты? В дом моделей?
— Не угадал, — Мухоловка улыбнулась. — На почту. Министр почтового сообщения Вильгельм Онезорге выделил деньги на строительство двух циклотронов. Цель — получение очищенного урана-235. Непосредственно этим занимается известный инженер Манфред фон Арденне. Но кого всерьез заинтересуют научные исследования почтового департамента?
Захотелось взять ее за плечи и трясти, трясти, трясти.
— Покупаю. И агентуру, и резидента. Оптом!
Ее щека еле заметно дернулась.
— Почему ты не предложил это в подземелье вместо того, чтобы разыгрывать фарс со шприцем? Поздно, Норби! Свое я получила сполна, теперь твоя очередь. Ты будешь покорно ждать, пока я разрешу выключить свет. Впрочем, подумаю. Продавать ничего не стану, но возможен обмен. Знаешь, что такое тсантса?
В Бразилии бывать приходилось, так что я понял сразу. Высушенная человеческая голова размером с кулак, трофей и амулет. Одного моего знакомого задержали с этой гадостью на границе, скандал был очень громкий.
— В коллекции не хватает одного очень ценного экземпляра, — ее палец на миг коснулся моей шеи. — Так что подумай, Норби, требуется ли тебе мое прощение?
Я очень постарался поверить, что Сестра-Смерть просто шутит. Ну, обиделась, ну, бывает.
— А пока смотри.
На стол легла большая карта, школьная, на тканевой основе. Учительница пансиона дает урок географии.
— Это видели пока только графиня и я. Ты — третий.
Европа. Масштаб крупный, края свисают вниз. И несколько блестящих кнопок.
* * *
— На графиню я вышла через моего агента. Тоже, кстати, графиня, только с приставкой «ланд», эмигрантка и очень дальняя родственница де Безье. Барон Леритье де Шезель — орешек твердый, но тут мне просто повезло. В чем именно, пока умолчу.
Я смотрел на кнопки. Две во Франции, три в Рейхе, в Польше — одна. И еще, еще.
— У Адди такая карта есть, но неполная. Два объекта вычислила графиня, один — я. Ну, что, главный американский шпион, догадался?
Я поглядел на Фогель и молча поднял руки. Кажется, ей понравилось.
— Это базы Клеменции, их тайные хранилища. У Структуры есть доступ к двум из них. Землетрясение в Польше! Теперь, надеюсь, понял?
Я пересчитал кнопки, притрагиваясь к каждой пальцем. Затем отошел от стола и рухнул в кресло. Все летело в тартарары. А мы еще Конспект писали.
— Структура теперь может управлять Европой. А мы-то опасались инопланетян!
И то не слишком, ФДР почему-то уверен, что с Клеменцией можно договориться.
— Этого не было у Базиля Захароффа, — Мухоловка подошла ближе, присела на подлокотник. — Зато есть у Адди. Для начала он остановит русских в Польше, затем свергнет Гитлера. Теперь он обойдется без Германского сопротивления, просто в один прекрасный день Берлин вместе с фюрером провалится в бездну. На это ресурсов хватит, а дальше Структура справится сама.
Я почувствовал себя генералом Кастером при Литтл-Бигхор не. Плохо, безнадежно, тоскливо, кругом индейцы. Но вождь Сидячий Бык не вел перед битвой долгие речи, он просто атаковал.
— Не мой уровень, — рассудил я, вставая. — Завтра же еду в Париж и прячусь в посольстве. Сочиняю телеграмму на десять страниц, шифрую — и жду приказа от Дяди Сэма.
— Уезжаешь? — странным голосом спросила она.
— Ну-у. Если ты не предложишь что-нибудь другое.
Ее глаза сверкнули темным огнем.
— Ты сволочь, Норби!
Я развел руками.
— Знаю!
* * *
Шторы она задернула сама. На мои губы легла ладонь. Молчи!
Молчу.
— Хочется тебе все рассказать, только нельзя, нельзя. Ты хитрый и жестокий, ты никого не пожалеешь.
Слова-этикетки не значат ничего, падают, скользя по нашей потной коже, исчезают среди ее спутанных волос, гаснут в ее дыхании.
— У собаки есть предел, она может полюбить одного хозяина, второго, третьего. А потом все, душа умирает. Кажется, я тоже исчерпалась, я могу только ненавидеть.
Хорошо, что можно не отвечать. И даже не думать, мысли вспархивают и улетают в такт ее стонам, не оставляя следа. Маленькая жизнь от одного щелчка выключателя до другого.
— Меня долго учили не верить людям. Я была очень хорошей ученицей, но все-таки ошибалась. И каждый раз приходилось умирать. Когда Марек меня бросил, я, как гимназистка, наглоталась таблеток, выстрелить в висок не смогла. Перегорела. Герда приехала слишком рано, она что-то почувствовала, не пожалела, не отпустила. Это было очень страшно — понимать, что придется жить дальше.
