Гудки. Я повесил трубку, чувствуя, как припекает под подошвами. Если Эдвард Рейли Стеттиниус, Государственный секретарь США, не может помочь, то кто поможет?
Фогель ждала у телефонной будки. Мы остановились в маленьком придорожном кафе, чтобы слегка передохнуть перед Парижем. Ехали без проблем, за рулем менялись, но все равно устали до желтых пятен под веками.
Я посмотрел на женщину, которая не прочь высушить мою голову и набить опилками. Шпионку и убийцу, которой я не верю и не поверю никогда.
— Анна!
Она взглянула удивленно. Брутальный дикси нарушил табу.
— Все отменяется, остаешься здесь. Дам тебе денег, поезжай в ближайший порт, откуда можно добраться в Штаты. Там обо всем расскажешь, но только в кабинете Государственного секретаря. Мою голову тебе перешлют по почте, я попрошу.
Серые глаза потемнели, словно тучи перед грозой.
Молния!
— Отрежу сама! И не пытайся от меня убежать, глупый дикси!..
Мне очень захотелось поцеловать ее в губы прямо здесь, у набитого машинами шоссе. Не решился. Мы еще не достучались друг до друга.
* * *
— Ранца у меня сейчас, к сожалению, нет, — Мухоловка, дождавшись зеленого огонька светофора, свернула на незнакомую мне улицу. — Он из хозяйства майора Грандидье, пользуюсь им свободно, но как раз после нашего полета майор попросил его отдать. И не улететь вдвоем, сил хватит хорошо если на час.
В Париж мы въехали в сумерках. После Фонтенбло Мухоловка сама села за руль. Куда именно мы направляемся, я предпочел не спрашивать.
— Адди наверняка решил, что мы убегаем. Пусть думает! У меня для него сюрприз.
— Клементиец? — вспомнил я. — Которого ты перевербовала?
Она весело усмехнулась.
— Скоро узнаешь. Кстати, приехали.
Незнакомая улица, и дом незнакомый, многоэтажный, с лепными балконами. Впрочем, нет, балконы как раз памятные.
— Мы здесь были! — сообразил я. — Твоя «чистая» квартира!
У нужного подъезда нас никто не ждал. Мухоловка поглядела вверх, кивнула.
— Он там, мы договорились, в какой именно комнате будет гореть свет. Предавать ему не с руки, я его единственная надежда. А еще нас должен предупредить портье. Пошли!
Я поправил кобуру на поясе.
* * *
В прихожей пахло оливковым маслом и базиликом. Фогель включила свет.
— Ой!
Из коридора, ведущего на кухню, выглянул некто щекастый и в очках. Не мальчишка, но явно не старше двадцати. Толстенький, при галстуке-бабочке, но почему-то в белом халате.
— Мадемуазель Фогель, как хорошо! А я, знаете, словно чувствовал, сделал омлет-пуляр. На нас двоих точно хватит, а вот уважаемому мсье. Сейчас, возьму другую сковороду!
Поправил очки, моргнул. Исчез.
— Ты завербовала поваренка? — не утерпел я. В ответ Мухоловка лишь улыбнулась.
Щекастый наверняка не француз. Очень странный акцент, так иногда говорят испанцы.
Шляпа нашла свое место на крючке. Я облегченно выдохнул и расстегнул пиджак. Кажется, в ближайшее время стрелять не придется.
— Ночевать будем в разных комнатах.
Ее губы коснулись моего уха, и я вновь ощутил вампирский прикус.
— Медовый месяц закончился, дикси!
Я стоически смолчал. Между тем, толстячок вновь появился в коридоре, на этот раз без халата, зато при полном параде. Пиджак, слегка увядшая хризантема в петлице, на лацкане — маленькая красная розетка. Орден Почетного Легиона! Ого, вот так колобок!
— Прошу знакомиться! — Мухоловка шагнула вперед. — Мсье Корд, Джонас Корд. Он американец и умеет решать проблемы.
Я изобразил аллигатора, протянул руку.
— А это профессор Жак Бенар.
Профессор Бенар? Клиника «Жёнес мажик»? Кто?! Этот юный колобок?
Кажется, он догадался.
Подмигнул.
— Не желаете сбросить лет двадцать, молодой человек?
9
— Отпусти! — взмолился он. — Так нельзя! Ты забираешь всех, кто рядом, я не успеваю даже привыкнуть. Имена, лица. Сколько уже погибло, а я все еще здесь. Пусть меня судят, пусть накажут, в конце концов, каждый имеет на это право!
Ветер нес пыль над Последним полем, колонны уходили за горизонт, и Смерть глядела ему в глаза.
— Теперь ты понял, мой Никодим, как страшна моя работа, — желтая костлявая длань опустилась ему на плечо. — Но я не судья, приговор выносят не на земле. Иным приходится искупать содеянное в Кругах, а твой Круг здесь, под солнцем. Не мне, ни тебе этого не изменить.
— Я не знаю, за что! — в отчаянии крикнул он. — У меня забрали память, фамилию, Родину. Я не могу даже покаяться!
Смерть взглянула равнодушно.
— Я помню приговоры и пострашнее. Тебе оставили боль, не так и мало. Считай это последней милостью. А как ты всем распорядишься, решай сам.
Он хотел возразить, но пыль плеснула в горло.
Тени равняли строй. Шинели, фуражки, ремни — все казалось серым, потерявшим цвет. Он успел заметить пана подпоручника, с которым только что шел по просеке. Хотел окликнуть, но тот увидел его сам. Взглянул строго, вскинул пальцы к фуражке с оторванным козырьком.
Лесная пехота собиралась на последний смотр. Его не пустили. И не отпустили.
* * *
Убитых присыпали землей прямо в воронке, в самой глубине. Из двух веток связали крест, воткнули рядом — прямо в черную, остро пахнущую землю. Собрали патроны, отыскали оружие по руке. Вместо последнего салюта сухо щелкнули курки.
Пятеро мертвых, трое живых.
— Веди, секретный! — велел рослый сержант, морщась от боли в наскоро перевязанной руке. — Приказ никто не отменял.
Антек молча кивнул и взглянул на небо. Чисто, ни единого облака. Черная тень не промахнулась, но он все-таки уцелел. То, что их атаковал самолет из чужого мира, он понял сразу.
— Пошли!
И снова потянулась просека, деревья, вырубки. Живых по-прежнему не было, но на другой стороне возле упавших стволов они заметили свежий холмик под самодельным крестом. Потом на пути попалась русская винтовка без затвора, польская фуражка-«рогативка», и пробитый пулями котелок, непонятно чей. Война прокатилась и здесь, по самой лесной глуши.
Когда солнце оторвалось от верхушек деревьев, перекусили, открыв банку тушенки. Антек хотел отказаться — кусок не лез в горло — но его заставили, объяснив, что силы понадобятся всем. А он — секретный, без него идти не имеет смысла.
И снова просека. На одном из коротких привалов бывший гимназист развернул оставшуюся от погибшего офицера карту. Прошли, считай, полпути, но пока ничего похожего нет и в помине. И та ли это просека? Что один лес, что другой.
