Он — а скорее, всё же она — была меньше первого, хотя всё равно до неприличия огромна. Каменные наросты на теле Шиару не появились, и можно было сразу оценить летающую шестилапую жуть с по-скорпионьи загнутым кончиком хвоста. Более того, у второй божественной твари имелось даже некое подобие клешней спереди, так что сходство с огромным крылатым скорпиутцем становилось пугающе оправданным.
Второй дух-хранитель, нашедший полуторовековой покой непосредственно в глубине пирамиды, казался менее… старым, её кожа — если это была именно кожа — была более гладкая, не грязно-коричневая, а бронзовая. Шиару поднялась в воздух легче, изящнее, и вся она была какая-то более маневренная, тонкая и подвижная.
Драконы кружили в небе, которое в данный момент казалось слишком маленьким, тесным для них. Тыкались друг в друга вытянутыми рогатыми мордами, напоминавшими тупоносые морды лизаров, соприкасались своими странными сетчатыми крыльями. Это было похоже не то на некий танец, не то на попытку вычертить некий рисунок… сначала я думала так, но потом посмотрела на всё иначе.
Они просто приветствовали друг друга после долгой разлуки, и кажется, им и дела не было до позвавшего их ради мести и отчаяния крошечного человека, обнимающего мёртвую черноволосую девушку.
* * *
Я снова не ощущаю течение времени как что-то мучительное или угнетающее. Оно просто движется параллельно мне, а я смотрю на духов-хранителей. Они такие… материальные, такие ощутимые, хочется приблизиться, коснуться шершавого бока, заглянуть в прикрытые каменными пластинами золотые с чёрными прожилками провалы глаз. И я ползу, торопливо, стараясь не задумываться о том, как и почему умудряюсь не путаться в собственных лапах, не чувствуя, насколько горяч камень под ними. Ползу ближе к Тельману, мучительно пытаясь преодолеть разделяющее нас пространство.
Шиару — если я верно определила каменную драконицу — вдруг резко пикирует вниз, и я кричу, хриплю, понимая, что не успею, что беспомощна, как никогда прежде. Ничего не успею сделать… Никто не успеет. Но душа Криафара не скалит острые разнородной длины зубы, не рычит и не топорщит костяные пластины вдоль хребта. Она опускается всеми шестью лапами на песок и камень, каким-то чудом не проваливающийся под её массой, застывает перед людьми, такими маленькими, беспомощными и смешными на её фоне, и я — как и любой малодушный человек, обретающий веру только перед лицом критической опасности, — начинаю молиться, бестолково, путая слова…
Шиару вытягивает неожиданно длинную шею, прячет клешни в складки тела, складывает крылья. Наросты-пластины над глазами приподнимаются, и мне кажется, что смотрит оно — она! — на Тельмана. Что-то говорящего ей Тельмана, слушающего, сияющего золотыми рунами.
Шамрейн парит в небе, то закрывая собою солнце, то обнажая его.
А потом изображение пропадает, теряется, вместе с гаснущим сознанием моей путешественницы — души. Миг — и я опять прихожу в себя.
Слабость — такая человеческая слабость и тяжесть.
Свет сквозь сомкнутые — человеческие! — веки.
Ощущение бережного и надёжного кокона рук вокруг.
И боль — в этом хрупком и уязвимом теле тоже настоящая, человеческая. Какая же ещё.
Глава 63. Криафар.
— Крейне…
Я слышу голос Тельмана совсем близко и отчаянно хочу открыть глаза, веки сопротивляются, но я всё-таки одерживаю победу. Изображение расплывается, дурнота накатывает, вопреки всему — и ради Тельмана — я пытаюсь улыбнуться, только губы не слушаются. Очень хочется воды, просто нестерпимо хочется воды, но я понимаю, что сейчас это непозволительная роскошь.
Прежде, чем я вижу Тельмана, я его чувствую — он обнимает меня с такой силой, что, пожалуй, имееь неплохой шанс добить свою неудачливую супругу — раз уж у Лавии не вышло. Всё-таки он такой несуразный мальчишка… Чуть насмешливая и от того не менее горькая нежность, острая и пронзительная, едва ли не сильнее, чем жажда и слабость, колотится внутри меня, как запертая птица.
— Задушишь, — шепчу я, и мой Вират немедленно отстраняется, такой непохожий на привычного, холёного и чуточку надменного себя самого: чумазый и растерянный от и до. Я вжимаюсь подбородком в его плечо. А за его спиной…
Давлю внутри крик, неуместный и в то же время такой естественный, обнаруживая огромный золотой глаз с размытыми разводами черноты — никакого зрачка, просто слепая, но осмысленная золотая пустота.
Морда каменной драконицы потянулась ко мне, и я не заорала и не забилась в попытках отползти подальше только потому, что у меня на это не было сил — ни о каком здравомыслии или восторге в первые мгновения не могло быть и речи. Приоткрытая пасть гигантского создания скорее наводила на мысли о млекопитающих — белоснежные зубы отчего-то разной длины, узкие и острые, ворочающийся внутри трогательно розовый язык… Может быть, проглотить целиком человека она бы и не смогла, но перекусить пополам — запросто.
"Ну что, Дейенерис, мать драконов, мать твою, какая ты мать, так, мачеха, а вот я..!" — мысль едва не вызвала приступ истеричного хохота. Тельман сжал меня крепче и что-то произнёс, без особого страха разглядывая духа-хранителя. Я не поняла этот язык и в первый момент едва ли не обиделась — почему я вообще что-то здесь не понимаю?!
— Оно как будто само получается, — едва слышно пояснил Тельман, целуя меня в висок. — Я знал, что один мой далёкий предок унаследовал способность говорить с богами. Но даже представить себе не мог… Что теперь будет? Что я наделал?
— Кажется, они готовы нас выслушать, — так же тихо ответила я. — Пока ничего непоправимого не произошло. Я жива. Ты жив. Мир жив. А они…
Глупая смешливость, скрывавшая смущение и страх, прошла, и я осторожно села. Уставилась в глаз — его размеры вполне позволяли ограничиться одним.
— Спасибо, Шиару, — шепнула я. — Я рада, что вернулась. Вот мы и свиделись. Я представляла тебя не совсем такой, честно сказать… Ты такая, какой и должна быть. Реальность Криафара оказалась гораздо правильнее и мудрее, чем моё о ней представление. Прости меня. Прости нас всех. Я знаю, ты никогда не хотела причинять этому миру зло намеренно. Но твоё могущество и твоя природа порой делают тебя их заложницей — не меньше, чем в моём случае.
Драконица смотрела на меня немигающим несфокусированным долгим взглядом. И, разумеется, молчала — говорящее животное, пусть даже и божественной природы — не совсем то, что я могла бы придумать. Понимала ли она меня?
Тельман снова заговорил — видимо, дублировал ей мои слова, так же, как и я, не отрывая взгляда от диковинного существа. Вероятно, они — слова — казались ему странными, но вопросов он не задавал. Не время.
— Она тоже считает, что… всё правильно, — вдруг сказал Тельман. — Не очень весело, но правильно. И ещё… — я видела, как он хмурится, и вдруг испугалась, что моя немудрёная тайна сейчас будет раскрыта — и одновременно испытала какое-то малодушное облегчение, что он узнает всё сам, и не будет нужды признаваться и подбирать нужные слова. — Я не очень понимаю, почему…
