И более — ничего.
Глава 66. Криафар.
Уже Криафар. Марианна.
…самое первое, что я понимаю мгновением — целой вечностью — после, что ни одежды, ни бумаги, ни карандашей и ручек на мне или при мне больше нет. Стурма спешно накидывает на меня кусок какой-то легкой воздушной ткани, но в данный момент мне совершенно плевать на свой внешний вид.
Горячий камень неприятно колет босые ступни. Жарко, очень жарко. Сухой воздух буквально пропитан жарой и каким-то интенсивно-назойливым запахом прелых водорослей, как засохший хлеб, брошенный в котёл с кипящим прогорклым маслом. И песок, всюду песок, не только под ногами, но и в воздухе. Я закашливаюсь, невидимые, но острые песчинки буквально дерут и без того разом пересохшее ноющее горло. Глаза мигом начинают чесаться, но я пытаюсь не реагировать на жалобный протест тела. Я хочу понять, что происходит вокруг.
Это могло бы быть смешно, но мы с Кариной-Крейне одеты почти одинаково — с чужого плеча на голое тело. А во всём остальном — диаметрально противоположные. Она выглядит совсем юной, гораздо моложе своих паспортных двадцати восьми, темноволосая и стройная, а главное — столько в ней, даже заплаканной, измученной, перепачканной в пыли и крови, очарования и горделивого достоинства… сразу понимаешь — настоящая королева, пусть и королевство её утопает в песке и прахе. Такая в любом мире и в любом облике не окажется на последних рядах.
А я? Что здесь делать мне? Правы были маги, кажется, я совершенно бесполезна.
Бледная, тонкая, словно заострённый грифельный кончик карандаша, Крейне склоняется над мордой огромной каменной статуи какого-то жуткого многолапого существа.
Откуда здесь, в пустыне, взялась статуя?! Гаррсам пошёл вразнос или..?
Словно отвечая на мой невысказанный вопрос, с неба раздаётся нечеловеческий хриплый вой, шипение и хлопанье, и я задираю голову, хотя, если честно, от увиденного зрелища хочется закопаться в землю подобно страусу из детских мультфильмов. Небо — светло-рыжее, как в песенке про "оранжевое небо, оранжевое солнце…". И с этого невероятного неба прямо на нас пикирует почти такая же статуя, как и та, что лежит рядом с Крейне и придерживающим её за плечи юношей — только статуя однозначно живая, яростная и неумолимая. Вместо глаз — литая и влажная лиловая чернота.
Многолапое чудище, больше похожее на скорпиона, нежели на дракона, опускается на песок, длинный хвост с заострённым извивающимся кончиком яростно стучит по камням, крылья прижимаются к спине и становятся почти незаметными. Неожиданно две огромные — каждая метров по семь — клешни выпрастываются из складок по обе стороны грудины, точно доспехами, защищённой твёрдыми наслаивающимися друг на друга пластинами. Бросок, едва уловимый глазу, щелчок — и не успевшая отклониться Варрийя, подставляет проносящейся в опасной близости от лица клешне одно из своих руколезвий. Клешня перекусывает лезвие, как садовые ножницы клубничный стебель — и воительница прячет за спиной бесполезный обрубок руки, уворачиваясь от очередного стремительного удара хвоста.
Стурма бежит к своим, я вижу всех шестерых — и инстинктивно пытаюсь разглядеть среди них Варидаса. Все маги — в таких же невнятных и бесформенных, ветхих тёмных одеждах, как и мои земные работодатели. Все они выглядят отрешёнными и спокойными, как монахи на групповой медитации. Несмотря на их уродства, у кого-то более, у кого-то менее явные, жалеть их не хочется, хотя бы потому, что они не красуются и не кичатся своей объединённой силой, пусть даже и жалкой тенью прошлых сил, не паникуют — против обозлённого чудища шансов у них немного, тем более что вряд ли они хотят его убивать. Насколько я поняла, Шамрейн — нечто вроде хранилища души мира. Он не более мудр и не более добр, чем прочие, но он должен быть, оставаться в живых. Маги просто делают, что могут. Тянут время в надежде, что потерявший пару — если я правильно оценила произошедшее — дракон как-то успокоится сам. Что же тут произошло..? Удивительно синхронным жестом маги склоняют головы, точно фехтовальщики, приветствуя равноценного противника на поединке, и почти моментально распределяются вокруг, образуя правильный шестиугольник — с того возвышения, на котором я оказалась, это видно хорошо, слишком хорошо.
Если мысленно нарисовать огромную шестиконечную звезду, Шамрейн оказался бы в самом её центре.
Что же случилось с Шиару?.. Почему Кнара с её волшебной кровью не успела, не смогла помочь ей, спасти? Впрочем, судя по лицу Крейне, чувствует она себя довольно скверно и неудивительно. Чудо, что она до сих пор в сознании.
Я отмечаю, как, не глядя друг на друга, шестёрка (а на самом деле, семёрка, если считать невидимого Рентоса, который, возможно, участвует каким-то образом тоже) магов одновременно скрещивает на груди руки, каждый опускает подбородок к груди, закрывая глаза, а потом резко, толчком, раскрывается, поднимая головы и ладони к небу — и Шамрейн застывает, каменеет, только кончик хвоста возбуждённо и гневно подрагивает, и с него, будто слёзы, одна за другой капают на спину каменного дракона ядовито-зелёные мутные капли.
Тианир трясётся от усилия так, что видно даже мне. Швы, которыми изборождена его кожа, наливаются багряной краснотой, и я вдруг в ужасе представляю, как от напряжения они разойдутся вовсе, так, что старый маг лопнет, будто бракованный воздушный шар, надутый до предела. Стурма — она и впрямь не боец, и в какой-то миг без сознания валится на землю, откатывается в сторону, но в расстановке сил, кажется, ничего не меняется.
…может быть, как раз Рентос заменил её? В тот короткий момент Шамрейн яростно рыкает, и его хвост резко ударяет по старому магу, жало втыкается в его грудь, как пластмассовая шпажка в бутерброд на фуршете. Тианир даже не вскрикивает, просто мешком оседает на землю, словно из него вынули скелет. И я не могу воспринимать его как-то иначе, нежели сломанную нелюбимую куклу избалованного ребёнка, одну из многих, иначе я просто сойду с ума. Да, я давно уже балансирую на грани, и пусть я сама на это пошла, но на моих глазах ещё никогда не умирали ни люди, ни маги.
А в том, что Тианир умер, сомневаться не приходилось. Как и в том, что маги без него не продержатся и шага.
Внезапно я замечаю худощавую и высокую темноволосую фигурку, появившуюся прямо перед жуткой драконьей мордой, обнажившей в оскале узкие и белые клыки, каждый в мою руку длиной. Тельман?.. А Крейне? Я оборачиваюсь к неподвижной туше Шамрейновой пары — и вижу, что демиург всея Криафара уже не одна. И что вмешаться она не сможет при всём желании.
Дракон приседает на передних лапах, приподнимается на задних — ядовитый, увенчанный жалом хвост застывает в нескольких сантиметрах над головой стоящего перед ним Вирата Тельмана. Я вижу охватившее его золотое свечение проступивших на коже рун — и отвожу глаза.
Не могу, не хочу это видеть!
Опускаюсь на корточки: если нет бумаги, подойдёт, наверное, любая поверхность. Вместо кисти палец — не придумав ничего лучше, я сперва облизываю его, но потом обмазываю кровью из содранной где-то в процессе перехода крови на ступне.
