— Оно проявляется не в каждом поколении. Редко. Случайно. Мне просто не повезло.
Что ж, тут трудно спорить.
— Почему тебя не водили к магам в детстве? Почему ты сам не пошёл?
— Я ходил, но меня не приняли, — хмыкнул Тельман, на мгновение прикрыв ладонью глаза, виски поблёскивали от проступившего пота. — Видишь ли, наша нелюбовь с Советом Девяти друг к другу взаимна. Надо полагать, тебя они приняла с распростёртыми объятиями? Ведь ты же была там, Вир-рата? Я ответил? Дай мне золотой пыли. Я и сам сейчас — пыль. Пыль к пыли…
— Она тебя убивает, — убеждаю я то ли себя, то ли его. — Потерпи. Перетерпи. Станет легче, если ты сам с этим справишься…
— Я не справлюсь! Дай, дай мне…
Я бросаю в огонь еще порцию порошка, и золото, которым вспыхивает пламя, отражается в зрачках Тельмана.
— Что ещё тебе от меня нужно? — он почти скулит. — Я был не прав, но ты слишком… Не знаю, что на меня находит рядом с тобой.
— Это тоже интересный вопрос, — киваю я. Раздвигаю губы в улыбке — не хочу, чтобы он видел, что меня тоже почти трясёт. — Что ты никак не уймёшься?
Еще горстку — в огонь. Золото и чёрное пламя.
— Ненавижу тебя.
— Это я знаю, но почему? Ответь.
Его подбородок опускается на грудь, глаза закрываются, дыхание тяжёлое, и я не знаю, что мне делать.
Подхожу к нему с пустыми руками, опускаюсь на корточки.
— Не трогай меня.
— Почему?
— Не знаю. Не хочу. Не могу!
— Ты ничего не знаешь и ничего не можешь. Не надоело?
Время идёт. Зачем я вообще это всё затеяла? Тельман мечется по кровати, переходя от бессильного шёпота к рёву раненого зверя, от просьб к угрозам и обратно.
— Дай мне этой пыли, Крейне, — он произносит моё имя так обманчиво-мягко. — Дай. Я расскажу тебе всё, что ещё ты хочешь знать? Я не был тебе верен, я никогда даже не собирался. Секс даёт почти такое же забвение, как эта золотая прелесть… Почти такое же. Даже на нашей свадьбе я думал о том, кто станет следующей после тебя, хотя ты мне понравилась. Тогда ты казалась такой невинной, такой чистой. Такой испуганной и робкой. Это возбуждало, но… Я вёл тебя в спальню и держал за руку. Дорого бы я отдал, чтобы сейчас просто взять тебя за руку. Может быть, это часть моего проклятия?
— Что случилось?
— Мы зашли в спальню. Я раздевал тебя, мы целовались. Ты выпила вина — оно стояло в спальне, как и заведено. Я помню этот сладкий привкус на твоих губах, а потом внезапно всё изменилось.
— Вспомни, — прошу я. Хотя — какая мне разница? Не об этом я должна думать. Впрочем, любая странность могла бы стать ключиком к моему появлению здесь… Или я тоже вру, как и Тельман?
— Мне становится плохо, когда я тебя касаюсь, — говорит Тельман, его голос словно прорывается сквозь тяжёлое дыхание. — Но и когда не касаюсь… Знаешь, наверное, если бы не это, я уже забыл бы тебя и о тебе. Ты оказалась бы одной из многих, очень многих. Но за эти два года ты стала единственной. Я думал о тебе каждый день. С каждой. С каждым. Всегда. Думал о тебе. Ненавижу тебя! Дай мне забыть, Крейне… не хочу ни о чём думать, ничего не хочу, эта пыль даёт мне тишину…
Время идёт, шаг за шагом, неумолимо движется к апельсиновому криафарскому рассвету. Ломает не только Тельмана — и меня тоже, потому что я не могу, боюсь отвести от него взгляд. Пространство между нами будто искажается.
Золотой пыли становится всё меньше. Я жгу её.
Тельман то воет, то кусает подушку, но уже ни о чём меня не просит. Иногда он замолкает, словно проваливается в сонное беспамятство, иногда срывается на какое-то бессвязное бормотание. Окончательно покончив с дурманящей пыльцой, я устало опускаю голову на подушку рядом с головой Тельмана.
— Ты — тоже наваждение, как и эта пыль, только от тебя легче не становится даже на пару шагов, — дёргаюсь, как бывает во сне, обалдело кручу головой, не понимая, приснились мне эти слова, или Тельман и в самом деле их произнёс. Наверное, приснились: его глаза закрыты, и дышит он пусть и неровно, но глубоко.
Лампины гаснут, но сквозь занавески пробиваются уже лучи дневного светила. Осторожно-осторожно я протягиваю руку к Тельману, касаюсь его носа. Подбородка. Лба. Приглядываюсь, присматриваюсь.
Ничего сверхъестественного не происходит. Вират спит. Вират жив. Очень осторожно достаю найденный под подушкой ключик. Он работает, вероятно, как магнит: наручники открываются при простом прикосновении. Поглаживаю покрасневшее, стёртое запястье. Запускаю пальцы в волосы, сжимаю уши, глажу шею. Провожу рукой от кончиков пальцев до груди.
Его рубашка влажная от пота. Недолго думая, я надрезаю ворот острым кончиком металлического ключа и рву тонкую ткань, вытираю краем простыни кожу. Прижимаюсь щекой к груди, прислушиваюсь к дыханию, пытаюсь уловить стук сердца.
Если бы это было проклятие, сон бы его не развеял…
Залезаю на кровать рядом. Может быть, завтра он действительно меня убьёт. Но пока что…
Недоумённо моргаю — кажется или нет? Такое чувство, что стайка шаловливых детей с зеркальцами поймала добрую половину сотни солнечных зайчиков и пустила их скакать по кровати. Точнее, по Тельману. Золотистые линии пробегают только по его коже, не касаясь одежды и простыней. Накрываю один из ломаных кругов ладонью — и он гаснет, как светлячок, а кожа кажется такой горячей. Но и вспышка жара проходит без следа.
Полшага — и всё закончилось, золотых линий больше нет, если они вообще были. А если всё действительно закончилось?
Осторожно касаюсь губами его лба. Губ. Груди.
Не просыпается. Пристраиваюсь рядом, натягиваю одеяло на себя и на него. На ощупь нахожу его руку, переплетаю наши пальцы — пожалуй, достаточно для начала — и вполне себе трогательно для конца. Тоже закрываю глаза.
…голоса врываются в мой беспокойный сон.
— Нет-нет, прошу вас, уходите немедленно! С Виратой всё в порядке, Вирата спит… и она не одна. Прошу вас, уходите!
Это голос Жиэль, а мужской голос я не могу узнать. Кого она прогоняет прочь? Не знаю, я слишком устала. Прижимаюсь к Тельману крепче и ни о чём не думаю.
Когда я просыпаюсь окончательно, в комнате кроме меня больше никого нет. Только листок на столе с наброском Гаррсама, и я жалею, что не обзавелась собственным тайником, чтобы спрятать его ото всех.
* * *
— Я её нашёл! — ликующий голос того, кого огненная Лавия прозвала Шипохвостом, ввинчивается в густую темноту подземного лабиринта. — Грирта, я нашёл демиурга! Она исцелила своей кровью ужаленного випирой камала, это она, это…
— Вирата Крейне, — голос Лавии лишён привычного сарказма. — Надо же, как любопытно.
— Откуда вы знаете? — изумлённо переспрашивает маг, а голубой глаз презрительно щурится в ответ.
