Я закрываю глаза, прислушиваясь к этому лёгкому касанию, как к шёпоту среди криков и гомона толпы.
* * *
— Ты когда-нибудь уже был здесь?
— Конечно. Много раз мимо проезжал. Думаешь, я четверть века безвылазно просидел во дворце?!
— Я имею в виду другое. По-настоящему был. Пешком.
— Кажется, до знакомства с тобой я как-то по-другому представлял себе настоящее. Ты просто каждый шаг открываешь мне глаза и… и…
— Отодвигаю горизонт, — подсказываю я. Теперь мы снова пробираемся и продираемся, только на этот раз уже сквозь толпу, шумно отгуливающую свободный и уже не такой жаркий вечер перед ночными заморозками. Камалов Тельман предусмотрительно оставил на задворках какого-то особнячка на окраине с претензией на то, чтобы называться постоялым двором. Хозяин, этакий до скелета пропесоченный бедуин с кожей цвета мокрого асфальта, кисло и подозрительно покосился на торчащие камальи клыки, пробурчав что-то о том, что к таким зверюгам по доброй воле и так никто не сунется, но Тельман помахал перед его носом горстью «презренного заритура».
Отношение к деньгам в Криафаре было совершенно особенным. Нельзя сказать, чтобы их не любили и действовали исключительно из бескорыстных побуждений, отнюдь, но хорошим тоном считалась публичное понесение денег, именно этих металлических кругляшек с неровными краями, вслух. Заритур считался нечистым металлом. Корни сего нелепого, хотя в целом безобидного суеверия лежали в давних легендах о духах-хранителях, в соответствии с которыми всё сущее произошло от них: огонь и воздух от дыхания, земля — от упавшей чешуи и так далее… А презренный заритур, как водится, из экскрементов — надо же было и их к делу пристроить. Поэтому те, кто часто имел дело с деньгами, были обязаны ритуально омывать конечности, а кроме того, не приветствовались рукопожатия.
Всё это поведал мне Тельман, пока мы шли с ним пешком по благополучному и относительно оживлённому району Росы.
На мой взгляд, затеряться в этой пёстрой толпе людей, одетых кто во что горазд, лишь бы оно защищало от жара и нередких песчаных бурь, легче лёгкого — никто не обращал на нас внимания.
Но Тельман ощутимо нервничал, хотя и пытался это скрыть. То ли беспокоился о том, что отец устроит очередную неприятную сцену за побег, то ли чувствовал нас обоих слишком уязвимыми и заметными. Вообще-то, доля истины в этом была: даже если не принимать в расчёт дорогую, слишком тонкую ткань нашей одежды, среди загорелых горожан с обветренной кожей мы оба были слишком, непозволительно бледны.
— У меня на родине, — говорю я Тельману, от всей души надеясь, что он не такой уж знаток травестинских нравов и обычаев, потому что я сама не имею о них ни малейшего представления, — когда молодой человек ухаживает за девушкой, он прежде всего приглашает её в какое-нибудь место, где можно вместе поесть.
— Почему?! — искренне изумляется Его оторванное от жизни Величество. — У вас так плохо с едой?! А я слышал, что в Травестине нет проблем с ресурсами…
— Дело не в проблемах с ресурсами! Это просто традиция. Ну, некий социально приемлемый ритуал. Чтобы стало легче общаться, взаимодействовать, находить общий язык…
— Надо вместе поесть, — заканчивает Тельман, но смотрит как-то подозрительно. — Нет, если ты просто проголодалась… Впрочем, не уверен, что здесь так уж хорошо готовят. Разве что действительно для иностранцев стараются, хотя всё равно, уверен: во дворце вкуснее. Но если ты действительно скучаешь по загадочным ритуалам своей родины…
В районе Росы, неподалёку от Каменного Дворца, действительно бывают и заезжие гости — надо же показать, что мы ещё живы и трепыхаемся. В остальных районах только жилые дома, рабочие кварталы с аналогом мануфактур, по большей части совсем старые, зато ещё магически оснащённые, заброшенные развалины и небольшие площади для ярмарок, действующих в строгом соответствии с королевским расписанием. Где-то должны быть и школы разного ранга, и банк, и здравницы, но столь детально Криафар я не прописывала, поэтому в ряде вопросов оказалась солидарна с иностранкой Крейне: ничего толком не знаю.
Повинуясь странным желаниям не просто надышавшейся — буквально отравившейся свежестью Охрейна жены, мой Вират решительно открывает болтающиеся дверные створки одной из немногих, по пальцам перечесть можно, забегаловок этого мира, чем-то уморительно напоминающей классический бар Дикого Запада из какого-нибудь вестерна. Чем прочнее в голове эта ассоциация, тем более абсурдно смотрятся восточные платки-арафатки на головах сидящих за каменными столиками мужчин. Никто не обращает на нас внимания, но стены и потолок неожиданно давят — может быть, я заражаюсь неконтролируемой тревогой Тельмана, запоздало вспоминая о том, что это не совсем тот парень, с которым можно запросто прошвырнуться по кафешкам.
Король, охраняемый с детства, как драгоценный артефакт, без присмотра не оставь, каждую пылинку сдуй. И судя по его лицу сейчас, хотя он и мечтал с детства о каком-то бунте, в глубине души не представляет, что может быть как-то иначе.
А я даже не могу сжать его руку, чтобы успокоить.
Да, мы рискуем, но как же мне хочется, чтобы его голова была наполнена хоть какими-то мыслями, кроме бесконечных обид на всех вокруг!
Спустя несколько шагов мы сидим за одним из дальних столиков, и перед нами высятся две дымящиеся металлические кастрюли с чем-то ароматным, но, сказать по правде, малоаппетитным на вид: то ли тушёные овощи, то ли каша, то ли каша из тушёных овощей… На угощение, которое хитрый быстроглазый торговец охарактеризовал как «звезда души, отрада утробы», поглядываем не без скепсиса, зато прозрачный золотистый напиток с чуть горьковатыми древесными нотками — выше всяких похвал.
— Не злоупотребляй, — шепчу я на ухо Тельману, так близко, что невидимые волоски на руках топорщатся. — А то опять начнёшь буянить, задирать платья малознакомым женщинам и жаловаться на тяжёлое детство.
— Кажется, ты меня уже в песок закопала, — тихонько фыркает он. — Я держу себя в руках.
А вот мне держать себя в руках совсем не хочется.
Я устала.
Устала физически — верховая езда выматывала, да ещё как! Протестующе ныли поясница, бёдра, копчик, даже руки и шея почему-то. Устала морально — находиться в постоянном напряжении, ощущая, как психика буквально трещит по швам от свалившихся на неё чудес, окружающих меня чудиков и ядовитых тварей.
Устала от томительного глубинного предчувствия, требующего искать выход отсюда — туда, обратно, как будто что-то стучалось со дна в заблокированную подлодку памяти.
И сегодня мне не хотелось быть тихой покорной Крейне, сдержанной в силу её положения и проклятой несовместимости с Тельманом непонятной природы. Хотелось напиться, не так, чтобы отключиться, как в мастерской Гаррсама, а слегка, до мятной дымки в глазах и необременительного шума в ушах, до лёгкости и невесомости в теле.
Пойти танцевать под слегка заунывные звуки местного аналога то ли дудука, то ли гобоя, сопровождающегося глухим ритмичным барабанным перестуком. Забраться Тельману на колени и целоваться, как в юности, до звёздочек в глазах и болезненно распухших губ, не думая ни о чём, когда ночь кажется бесконечной, а у телефона можно запросто отключить звук.
