Вечерами белокурая Милена приводила из садика маленького Тельмана, и я шла к нему в детскую и играла с ним, иногда — если Вячеслав задерживался, а задерживался он часто — укладывала Тельмана сама. Не потому, что Милена просила меня об этом, а потому, что мы с ним друг другу понравились. Никогда бы не поверила, что такое возможно, но мне действительно стало почти нравиться жить в этом запертом доме с чужим ребёнком и чужим мужем. Может быть, так и действует стокгольмский синдром? Телефон я продолжала исправно заряжать, но всё реже проверяла наличие сети, возможность звонков и сообщений.
Или — всё проще. Мне нравилось в тишине сочинять историю, пусть даже неведомый редактор безжалостно правил сюжетные ходы. Как будто я первый раз в жизни почувствовала себя на своём настоящем месте, и остальное отошло на второй план. Да и было ли оно, это самое "остальное"? Друзья, любимый человек, работа, родственники… я поняла, что в действительности не скучала ни по кому из них. Перипетии жизни выдуманной Крейне, судьба выдуманного Криафара стали гораздо важнее, чем возможное увольнение по статье, судьба моей однокомнатной квартиры, переживания Вали, Кирилла, кого там ещё…
…а ещё каждый вечер Вячеслав приглашал меня на ужин. Закончив писать очередную главу и уложив Тельмана, я умывалась, причёсывалась — за неимением лучшего — и отправлялась на кухню на свидание с ним. Конечно, я запрещала себе так думать, но ассоциация с ужинами красавицы Белль и её Чудовища была слишком сильна — за тем исключением, что я-то была далеко не красавицей, а запершее меня Чудовище оказалось интеллигентным, каким-то несовременным по своим повадкам и манерам обаятельным и привлекательным мужчиной. Вечер категорически отказывался обсуждать со мной текущие проды, но с удовольствием, каким-то искренним, я бы даже сказала, жадным любопытством слушал мои рассказы о детстве, о юности, об учёбе, работе, жизни вообще, и несмотря ни на что, это подкупало. Он рассказывал и сам — но не о себе, по своему поводу Вечер предпочитал отмалчиваться или почти отшучиваться, мол "это было так давно, что я и не помню", а по поводу Криафара. Вероятно, их с Кариной беседы были преимущественно об её творчестве, иначе откуда бы ему знать о мире наших с Кнарой фантазий так много?
Вячеслав рассказывал мне о солнечном Силае, стоявшем на берегу моря так заразительно, так вкусно, что я начинала чувствовать мятный и пряный запах водорослей, которые в изобилии вышвыривало на берег жаркое густо-бирюзовое море. О горном Травестине, родине Вираты Крейне — патриархальном государстве, в котором мужчины носят бороды до третьего ребра, а духи-хранители похожи на огромных пятнистых рогатых кошек. О милостивой Шиару и благостном Шамрейне, паре влюблённых друг в друга каменных драконах Криафара, похожих на крылатых скорпиутцев — шестилапых, с задранными кверху хвостами со стальными ядовитыми шипами на концах. О том, что созданию миров когда-то предшествовала война богов, но духи сумели договориться, завещав людям хранить и преумножать добро и мир. О том, что изначально все люди могли говорить с богами, но так злоупотребляли этим правом и донимали высшие сущности своими пустяковыми проблемами и хлопотами, что по итогу каждый из хранителей накормил одного из жителей подвластного ему мира собственной кровью, наделив тем самым особым даром понимать и говорить с ним только одного — и его род, соответственно…
Я уговорила Вечера сменить пафосную гостиную на тоже пафосную, но всё-таки более укромную и уютную кухню, садилась на диванчик у окна, поджав ноги, и слушала его рассказы в духе приснопамятной Шахеризады, попутно продумывая и представляя следующую главу.
Иногда Вячеслав присаживался рядом. Точнее, он каждый раз оказывался всё ближе и ближе, и ближе, и я отмечала это как некую неотвратимость, тревожащую, но не сказать, чтобы неприятную. Сегодня он оседлал стул прямо напротив меня, и эта фривольная, почти подростковая поза так не увязывалась с его серьёзным напряжённым лицом.
— Вас что-то беспокоит? — спросила я, мысленно истерически фыркая. Ну да… похитил человека, заставляет писать роман вместо своей исчезнувшей в неизвестном направлении жены — действительно, поводы для беспокойства определенно есть!
— Да, — внезапно ответил он. — Скажите, Анечка… По поводу книги. Вы движетесь к финалу?
— Я движусь к финалу, — хмыкнула я. — Но, как бы вам это сказать…
— Нет-нет, не надо ничего мне рассказывать! Я просто хотел бы знать в самых общих словах…
Он бы хотел знать!
Я повертела чашку в руках — чая в ней оставалось на самом донышке — и неожиданно для себя швырнула её об пол. Примерилась к тарелке.
— Марианна?!
— Я уже поняла, что вы ничего мне не скажите, — сказала я и швырнула тарелку об пол. — Так хоть пар дайте выпустить. Почему вы меня похитили?
— Я не похи…
Я схватила сахарницу и запустила ею в стену. Белые кристаллики разметались по полу.
— Аня! — Вячеслав не схватил меня за запястье, а лишь подставил ладони, сдерживая мои руки. — Успокойтесь, пожалуйста! Всё же идёт к финалу, верно? Скоро всё закончится… для вас. Всё будет хорошо!
— Закончится?! — я взвизгнула, изумляясь самой себе — никогда не думала, что переход от спокойствия к истерике может быть таким мгновенным. — Чем это закончится, вы подумали?! Что буду делать я дальше? На работе меня уволят! Да всех ваших гонораров не хватит, чтобы оплатить столько сеансов психотерапии, сколько мне потребуется! Вы псих, придурок, сволочь, таких лечить надо лоботомией и кастрацией одновременно! Кем вы себя возомнили?! Если вы думаете, что я начну писать книги, то — не начну! Я этому не училась, я в этом деле полный ноль. Карина или кто там, мистический дух, телепатически считывающий идеи из моей тупой башки — и тот их правит до неузнаваемости! Я не писатель!
— Вы не писатель, Анечка, может быть, и так, — почти шёпотом произнёс Вячеслав, и я подавилась своими возмущёнными и правильными словами, уставившись в его лицо — совершенно нелепое после всего мною сказанного, восхищённое, почти восторженное лицо. — Вы гораздо больше. Вы демиург. Уникальная, неповторимая, кроме вас, никто не смог бы с этим справиться. Просто то, что случилось, то, что Карина исчезла — из ряда вон выходящая ситуация, и я прошу у вас прощения, но если бы вы знали, как велика ваша роль, вы бы…
— Вы её совсем не любите? — моя истерика закончилась вместе с подручной для битья посудой. — Вы настолько придурок, что вам важны только её книги, которые вы к тому же и не читаете?! Я понимаю, вы не любите чужого ребёнка, но жену…
— Я не могу её ни любить, ни не любить, — Вячеслав опустил взгляд на свои руки, всё ещё примирительно лежащие поверх моих. — Как бы вам объяснить… Я люблю её. Но это совсем иное чувство, нежели вы вкладываете в это слово.
— Иное?! Конечно, иное. Когда человека любят, а он внезапно исчезает, пропадает без вести, не сидят на кухне с другой женщиной, как ни в чём не бывало! Ищут, волнуются…
— Я ищу. И не только я… Вы — ключ к её возвращению, я же говорил. Вы и ваше творчество.
— Сама не понимаю, почему я с вами ещё разговариваю, — пробормотала я и тоже посмотрела на его руки. — Вот же псих, психов переубедить невозможно. Даже жаль. Если не считать явной беды с головой и вашего матримониального статуса, вы здорово похожи на мужчину моей мечты.
