Каким-то образом внушает им, что они родня, что происходит счастливое воссоединение семей. И бедные обманутые старики сами на блюдечке выносят им ключи от своих квартир. Единственное достояние, которое у них есть.
Нет, слишком сложно. Сначала вышли на меня, заказали работу. Потом, через меня, – на папу. Слишком много случайностей, слишком много совпадений… Я же выдумал ему целое генеалогическое древо. Каким образом на нем повис сморщенный фрукт Блинкиных?
А не свою ли собственную генеалогию я ему выдумал? Обрывки разговоров, подслушанных в детстве, этот Будда… Папа говорит, что его продали, когда у меня случился аппендицит. Значит, я должен его помнить, сколько мне тогда было? Три с половиной? Четыре? Он мог стоять на том столике, у окна, где сейчас стоит ваза, которую маме подарили в школе на юбилей.
Теперь мне начинало казаться, что он и впрямь там стоял.
Я вроде даже помню его равнодушную лунную улыбку. Я водил по ней пальцем – если я сейчас проведу пальцем по лицу сметанкинского Будды, я могу вспомнить!
Я купил у Жоры нашу фамильную реликвию. И отдал ее Сметанкину.
Самозванцу. Захватчику.
Но ведь это вещи, которые нельзя предусмотреть!
Или можно?
Я еще раз позвонил Сметанкину – с тем же результатом.
Чтобы папа переписал свою квартиру на Сметанкина, им надо устранить меня, нет? Я же прямой наследник. И эта самая Рогнеда… Зачем-то они ее ко мне подослали!
Я накинул куртку и как был, в тренировочных и майке, выскочил в сад и побежал, мокрый пырей хлестал меня по ногам, по дороге я все пытался попасть в рукава куртки и никак не мог.
Только бы он был дома!
Сосед Леонид Ильич стоял на пороге, вид у него был удивленный. На переносице красная вмятина от очков, и он потирал ее пальцами, привычным жестом, словно все идет как надо.
– Добрый день, – сказал он и улыбнулся. Улыбка вышла немного беспомощная, как у всякого, вынужденного приспосабливать свое зрение к дальнему плану.
– Добрый, – я перевел дух, – это слишком сильно сказано.
– Что, так и не помирились со своей девушкой?
– Это не моя девушка. Это авантюристка…
Он перестал улыбаться. Я подумал, что раньше был ему симпатичен, а теперь неприятен своей назойливостью или мужской нечистоплотностью.
– У вас невероятно насыщенная жизнь, я смотрю, – сказал он, – вы все время живете на грани трагедии. Ну и?
– Я понимаю, это нелепо выглядит. Со стороны. Но я, собственно, потому и пришел. Леонид Ильич, послушайте. Если со мной что-нибудь случится…
– Да-да, – устало сказал он, – я слушаю. Вам угрожают, да? Что надо сделать? Сохранить какое-то послание?
А это идея. Если записать все, что произошло, все их интриги… Это будет выглядеть как болезненный бред, но если и правда со мной что-то произойдет, нелепая, случайная на первый взгляд смерть, или если я пропаду, а потом через какое-то время в канализационном люке…
– Я вечером зайду, – сказал я, – занесу конверт. Вскроете его, если я пропаду. Если меня неделю не будет.
– Конечно, – легко согласился он, – обязательно.
– Я не псих, вы не думайте. Просто тут такое. Мне кажется, меня обложили. Меня и папу. Сначала этот Сметанкин, потом его как бы дочка. Какая она ему дочка? Я не верю!
– Вы не псих, – он задумчиво кивнул, – вы писатель. Моделируете ситуации. Чтобы ситуация развивалась, требуется конфликт. Значит, вы моделируете конфликт. Рефлекторно.
– Какой я писатель? Я лузер, – сказал я честно. – Я пробовал писать что-то свое. В молодости. Роман. Настоящий. Никто не может написать великий современный роман, а я могу. Про наше потерянное поколение. Про гибель мира. Про возрождение человека. Не знаю.
– Ну и?
– В дурке колют аминазин, – сказал я, – и это очень неприятно.
– Нервный срыв?
– Да.
– Резали вены?
– Откуда вы знаете?
– Вы все время непроизвольно натягиваете рукава на запястья, – сказал он, – хотя шрамов почти не видно, вы зря тревожитесь.
– Привычка, – сказал я.
– Хорошо. Значит, это не ваша девушка? И когда она упрекала вас, что вы ее бросили…
– Она врала. Я ее первый раз тогда увидел. Она все время врет.
– Откуда она взялась?
– Говорит, что прилетела из Красноярска. Дочка моего клиента. Я не верю. Она не дочка. Она его сообщница. А это не клиент. Это бандит. Он нас преследует, чтобы присвоить квартиру. Обхаживает моего отца. А ее приставил ко мне, чтобы следить за мной. Или убить. Не знаю.
– Обращаться в милицию вы, конечно, не хотите.
– Конечно не хочу. Вдруг они заодно? Не может быть, чтобы его кто-то не крышевал! И потом, что я им скажу?
– Второе, как я понимаю, серьезней, – сказал он, – ведь доказательств никаких нет. Только одно ваше воображение.
Он помолчал.
– Вы знаете, давным-давно я для себя решил: нельзя отвергать сразу ни одной, самой нелепой, гипотезы. Иначе мы рискуем навсегда остаться в рамках банальности. Обыденности. А истина порой лежит за рамками обыденности. Не часто, истина обычно банальна, на то она и истина. Но по крайней мере, иногда. И вот в этом «иногда» порой скрываются чудеса, захватывающие дух. То есть к вашему случаю это вряд ли относится, это какая-то унылая уголовщина. Но тем не менее ладно. Приносите конверт. Если что-то с вами случится, я, по крайней мере, отнесу его в милицию. Договорились?
– Да, – сказал я уныло, – договорились.
Ну а чего я, собственно, ожидал? Что если я упаду, если в пути пропаду, он вскроет этот конверт и начнет расследование на свой страх и риск, как это бывает в американских боевиках? Или что он отнесет его в областную газету, и там отважный журналист…
Но конверт попадет в милицию, а Сметанкин наверняка имеет там свою руку. Иначе бы он не отважился затевать аферу такого размаха.
– Не расстраивайтесь, – сказал Леонид Ильич, – я зайду вечером. Проверю, как у вас дела.
– Не стоит беспокоиться. Но все равно спасибо.
Мини-маркет в десяти минутах ходьбы, плюс минут десять на покупки, плюс небольшая очередь у кассы, там всегда очередь у кассы. Минут пять у меня есть.
Лаковую сумочку-конверт на длинном ремешке она взяла с собой. Документы ее наверняка там, она же не дура. Но она же держит в рюкзаке хотя бы что-то, что может помочь установить ее личность? Откуда она приехала, в конце концов? И приехала ли вообще?
Я расстегнул все застежки, но рюкзак вдобавок был стянут по горловине черным шнурком. Я ослабил шнурок, но, чтобы основательно там порыться, нужно было вывалить все на пол. Вещи она затолкала бесформенным комом, черное шерстяное, черное бархатное, скользкое на ощупь, как змеиная шкурка. Пальцы наткнулись на коробочку – может, лекарства? Хитрые снотворные таблетки? Клофелин?
