– Рогнеда, – сказал я быстро, – послушай. Я хотел на тебе жениться, даже когда думал, что ты авантюристка, пособница бандита и отравишь меня ради квартиры. Я готов был умереть, Рогнеда. Я понимаю, это звучит смешно, но я чувствую, я почему-то чувствую, что времени все меньше и скоро его не останется совсем. Ктулху встает из вод, Рогнеда, черт, да не в этом дело, ты только посмотри на них, вот-вот все закончится, все близится к концу, но давай проживем эти последние времена, как подобает людям. Выходи за меня замуж!
– Кому ты это предлагаешь? – спросила Рогнеда, по-прежнему глядя на свои руки, ломающие на дольки мандарин.
– Тебе!
– А кто – я?
Я запнулся. Разбитная провинциалка? Готка? Веганка? Тихая девочка с оранжевым мандариновым шариком? Сколько ей на самом деле лет? Как ее на самом деле зовут? Как она на самом деле держится? Как разговаривает? Как выглядит, когда ее никто не видит?
Я не знал.
Кого я полюбил? Которую ее?
Где она?
Я молчал.
– А за Ктулху не беспокойся, – сказала Рогнеда и подмигнула мне, – с Ктулху я разберусь.
Здесь я ей поверил.
Я тоже отодвинул стул и вышел из-за стола. Те родственники, что приехали вместе или успели перезнакомиться здесь, тихо переговаривались, бросая недоуменные взгляды в сторону Сметанкина. Некоторые держали в руках номерки.
Сметанкин растерянно бродил между родственниками, подходил, заглядывал в глаза. Родственники отворачивались.
Какой-то подвыпивший Доброхотов отчетливо сказал:
– Ничего, старик, все утрясется.
Свет огромной ресторанной люстры резал глаза.
Папа растерянно сидел во главе стола. Рядом с ним было пустое место. Я подошел, сел рядом и похлопал его по плечу. Папа растерянно сказал:
– Сенечка, что происходит?
– Ничего, папа, – сказал я, – все в порядке. Более или менее.
– Что с Сережей?
– Ничего. Все утрясется.
– Так что, это не наши родственники?
– Наши, папа. Честное слово. У них по три соска. У многих, во всяком случае.
– Откуда ты знаешь? – Папа был шокирован.
– Знаю.
– А Сережа?
– Нет. Если его мать и вправду Левицкая, он не наш родственник.
Собственно, неродственников здесь тоже хватало. Муж бедной Риточки, например. Или Иван Доржович Цыдыпов.
– Но я так не хочу, – капризно сказал папа.
– Папа, какая разница? Если хочешь с ним дружить семьями, почему нет? Левицкая не такая уж плохая компания.
– Я всегда хотел такого сына, как Сережа, – тихо сказал папа.
Такого сына, как я, папа не хотел иметь. Но вот я ему достался.
Я не стал говорить ему, что Сережа Сметанкин, такой, каким папа его любил, обман. Фантом. Как моя Рогнеда.
Микрофон лежал на столе, черный на белой скатерти. Я взял его, подвинул выключатель и подул. Раздался отчетливый шорох.
Я откашлялся и сказал:
– Дорогие родственники!
Тимофеевы и Доброхотовы прекратили переговариваться и обернулись ко мне, а Цыдыпов поспешно проглотил кусок осетрины.
– Дорогие Тимофеевы и Доброхотовы. Уважаемые Скульские. Мир устроен гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. В нем все взаимосвязано и взаимозависимо. То, что мы собрались здесь, не случайно. Мы ведь и в самом деле родня. У некоторых из вас, – я опять откашлялся, – по три соска. Некоторые испытывают трудности с приемом пищи на людях. Кстати, пускай конфиденциально потом обратятся ко мне, я помогу им справиться с этой маленькой проблемой.
Тимофеевы, Доброхотовы, Скульские и остальные начали переглядываться и перешептываться. Цыдыпов при каждом моем слове одобрительно кивал – возможно, впрочем, он просто заглатывал очередной кусок осетрины.
– Да, вас вызвал сюда человек, который по игре случая, как оказалось, не имеет отношения к нашей семье. Чтобы собрать здесь нас всех, он пошел на большие жертвы.
Человек, столько сделавший для воссоединения семьи, достоин того, чтобы его приняли в семью. На правах почетного родственника. Тем более что он, как выяснилось, сын очень уважаемого в городе лица.
И это лицо уладит щекотливую проблему с растратой и судебным преследованием, добавил я про себя.
– Похлопаем ему. Похлопаем Сергею Сергеевичу Сметанкину!
Родственники подняли руки. Хлопки получились глухие из-за номерков, которые мужчины сжимали в руках.
На Сметанкина тем не менее они не смотрели. Они смотрели на меня.
– Мы обменялись адресами, – сказал я, – мейлами и телефонами. Мы будем на связи. Мы будем держаться друг за друга. Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его.
На лицах Доброхотовых и Тимофеевых отразилось явное облегчение. В самом деле, при чем тут Сметанкин? Стоит ли из-за него расстраиваться? Встреча родственников состоялась.
– Мы будем навещать друг друга, – отважно продолжал я.
И к нам приедет Аллочкина дочка. И Аллочкина внучка. И неприятный Риточкин муж. Ладно, в конце концов, Валька уступил мне дачу до весны, а там посмотрим.
– Замолчи! – Сметанкин вопил, и лицо его искажалось, и он уже ничем не напоминал папу в молодости. – Ты… чертов писака! Я же тебя нанял, я! Я думал, ты угадаешь все как надо, а ты просто отобрал мою родню! Вы, Блюмкины, порченая кровь, чекистское семя!
– Сереженька! – беспомощно сказал папа.
Сметанкин подскочил ко мне и попытался отобрать микрофон. Что он хотел им всем сказать, не знаю, – спокойный как скала, Вася Тимофеев ухватил его за плечи, и теперь Сметанкин корчился и плакал у него в руках. Он вдруг показался мне очень маленьким. И лицо у него было смазанным, без определенных черт, как у младенца, из которого еще непонятно, что вырастет и на кого он будет похож, на маму или на папу.
Я выключил микрофон и сказал:
– Заткнись и пошел вон. Скажи спасибо, что тебя отмазали, а то сидел бы сейчас с подпиской о невыезде. Ничтожество.
– Не смей так ему говорить! – крикнул мой папа. – Не смей так называть Сережу!
– Когда ты меня так называл… сколько лет? Я терпел. Меня, значит, можно? А его нельзя? Посмотри на него! Это такого сына ты хотел? Такого?
Папа замолчал и только переводил взгляд с меня на Сметанкина и опять на меня.
– Хватит, брат, – сказал Вася Тимофеев, – не горячись.
Он отпустил Сметанкина, и тот остался стоять рядом, молчаливый и неподвижный, словно манекен или, скорее, надувной резиновый человек, из которого совсем немножко, чуть-чуть приспустили воздух… Впрочем, по-моему, резиновых мужчин не бывает.
