– Как – не одна? – напрягся капитан. – Вы ж говорили…
– Я говорила, что без этих вот, – пояснила Варвара Тимофеевна. – А с ней человек был. Держал ее под ручку. Вежливо так…
Капитан помрачнел.
– Ну ладно, – сказал он сквозь зубы, глядя на Шендеровича с непонятной укоризной, – все ясно.
И начал выбираться из-за столика.
– Погодите-погодите, – забеспокоился Шендерович, – что вам ясно? А как же с нами? А мы?
Капитан вновь выпростал запястье из-под манжеты и демонстративно взглянул на часы.
– Что – вы? – очень вежливо спросил он.
– Нас обокрали! – завопил Шендерович, тоже вскакивая из-за стола. – Избили!!! Вот они, доказательства, – налицо! Вот!
Он сгоряча тыкнул пальцем в фонарь под глазом и болезненно застонал.
– Обокрали, так обращайтесь в полицию, – отрезал капитан. – Я-то тут при чем? Господи, да за что ж мне это? Что ни рейс, то полные лохи…
И он, гордо расправив плечи, направился к выходу из салона. Шендерович припустил было за ним, но передумал и, горько махнув рукой, плюхнулся обратно за столик.
– Полный аллес, – уныло сказал он. – Алка, гадюка… Это ж он из-за нее озверел! Ну о чем она думала, лисица эта японская? Променять такого капитана на какого-то турка. К утру вернется, убью ее, моллюску голоногую. А вот нам что делать? Что делать, друг Гиви?
Он щедро плеснул в бокал из-под пива остатки коньяка.
– Миша, – робко сказал Гиви, – я кушать хочу.
– А хрен тебе! – злорадно отозвался Шендерович. – Денежек-то нет! Тю-тю денежки!
– Так я его накормлю, Мишенька, – успокоила Варвара Тимофеевна, – сейчас накормлю. Валечка! Солнышко! Что у тебя там есть на ночь глядя?
– Ничего нет, – мрачно сказала девушка в белой наколке, брезгливо оглядывая Гиви.
– Ну тогда яишенку им сделай. С помидорчиками. Буженинки там нарежь… уж ты постарайся, золотко.
Девушка, не говоря ни слова, развернулась, нахально вильнув перед носом у Гиви коротким подолом, и направилась в подсобку.
– А ты пока тоже выпей, Яни. Или как там тебя?
– Изначально он – Гиви, – признался Шендерович.
Варвара Тимофеевна прикрыла рот ладошкой и в ужасе посмотрела на Шендеровича.
– И этот с ума стронулся, – печально констатировала она.
– Ни боже мой, – уверил Шендерович. – Повороты судьбы, мамочка. Извивы рока. Что такое имя?
– То, что в паспорте, – твердо сказала Варвара Тимофеевна.
– Паспорт, – здраво заметил Шендерович, – величина переменная.
– Вот-вот! – тем временем молча печалился Гиви. – Что у меня есть? Даже имени нет. Избили, как мальчишку, деньги отобрали, кинжал, игрушку новую, – отобрали… Все отобрали, а девушка сама ушла. И правильно сделала, что ушла, – зачем такой нужен?
– Для друзей – Гиви, – тем временем интимно пояснял Шендерович, – для посторонних – Яни. А для недругов… для недругов он страшен…
– Ну-ну, – покачала Варвара Тимофеевна головой, – сложно как у вас! Все равно… Гиви, Яни, какая разница? Главное, наш он, русский! А потому покушать ему нужно… да и выпить еще невредно – вон с лица совсем спал! – Она поглядела в печальные, собачьи глаза Гиви. – Ромочка, налей ему.
– Сей момент, – сонно отреагировал бармен, покорно откупоривая очередную бутылку.
– А мне чаю покрепче.
– Сей момент!
Нежный прохладный ветер с Босфора, теплый бархатный ветер с Принцевых островов, жаркий, жасминовый, душистый ветер из сонных стамбульских садов по очереди заставляли вздрагивать и трепетать впечатлительные занавески в салоне, ах, мечтающие о том, чтобы сорваться с привязи и улететь далеко-далеко, туда, где не подают салаты и яичницу, не проливают пиво на скатерть, а парят на белых батистовых крыльях в угольном небе невесомые дочери воздуха…
– Бедный Юрочка, – жалостливо вздохнула Варвара Тимофеевна, подперев щеку рукой, – Расстроился человек! Уж так ему Аллочка понравилась! Так что случилось, Мишенька, голубчик? Кто ж вас так обидел?
– Лысюк, – мрачно проговорил Шендерович, с вожделением глядя на подплывающую яичницу, с которой подмигивали красные глаза помидоров, – зуб даю, Лысюк.
– Ты маньяк, – Гиви придвинул к себе тарелку с яичницей и на всякий случай заслонил ее от Шендеровича локтем, – у тебя навязчивая идея. Это, Миша, у врачей даже как-то называется.
– У врачей это называется абзац, – сказал Шендерович, яростно кромсая ножом свою порцию куриных зародышей, – причем полный абзац.
– Это он о чем? – шепотом обратилась к Гиви Варвара Тимофеевна, видимо посчитав на данную минуту Гиви более вменяемым.
– Конкурент какой-то, – пожал плечами Гиви. Ему было не до того. Он кушал.
– Какой-то? – вскинулся Шендерович. – Какой-то? Я ж тебе говорил.
– Да-да, – согласился Гиви, – слышал. Между вами мистическая связь.
– Я бы на твоем месте не относился к этому столь небрежно, – укорил Шендерович, поглощая яичницу, – ибо зримый мир есть покров. И, отдернув этот покров, мы узрим колеса судьбы. А в колесах судьбы есть, знаешь ли, оси, и они жестко закреплены, по законам, я извиняюсь, вульгарной механики – в результате две точки на ободе, вроде бы далеко отстоящие друг от друга, оказываются неразрывно связаны при помощи какой-то паршивой палки. И вообще, если ты не пьешь свой коньяк, то лучше отдай его мне.
* * *
История, рассказанная Шендеровичем Михаилом Абрамовичем, или О частном приложении закона сохранения всеобщего счастья в природе
Он пришел к нам в седьмом классе. Тихий такой. Привела его, как помню, учительница математики, она у нас классной была. Боренбойм, кажется, была ее фамилия, но это как раз несущественно. Звали ее Морковка, потому что рыжая была. Перед уроком привела, за ручку, что характерно, и он, что опять же характерно, ей это позволил. Поставила перед классом: знакомьтесь, говорит, это Марик Лысюк, он будет у нас учиться.
А он стоит, с портфельчиком, в очках, галстук пионерский набок съехал. Приличный такой мальчик, одним словом, стоит и только глазами из-под очков так – зырк! зырк!
Мне он уже тогда не понравился.
Посадили его ко мне, потому что Жорка Шмулькин как раз болел. Садится, вежливо говорит «здрасьте», достает из портфеля книжечки, тетрадочки – я его так, по-дружески, пихнул локтем в бок, а он нет чтобы меня обратно пихнуть или учебником по голове приложить – сидит и глазами лупает.
Как раз урок начался. Меня к доске вызвали. Математику я не то чтобы любил, но сек в ней неплохо, надо сказать. А тут словно помрачение какое-то нашло – учил ведь, знал, что спросят, так нет! Стою перед классом как полный придурок, глазами лупаю – словно от него заразился. Морковка говорит – да что с тобой, Миша? Не учил, что ли?
