Но ей тут же делается стыдно – вид у Августы сегодня какой-то особенно измученный.
– Августа, что-нибудь не так?
– Нет, – говорит Августа. – Нет… Ничего…
Она явно мнется, потом все же решается:
– Послушай, а что ты вечером делаешь?
– Вроде ничего, – говорит Ленка.
– Может, зайдешь ко мне? А я тебя чаем напою…
Господи, да что стряслось-то? – думает Ленка. Она же замкнутая до ужаса просто.
На всякий случай она забрасывает пробный камень:
– А альбомы покажешь?
У Августы неодолимая тяга к прекрасному, и квартира у нее забита альбомами с репродукциями. Но показывать она их не очень-то любит, потому что все так и норовят ухватить нежнейшие типографские шедевры грязными руками.
– Покажу, – покорно говорит Августа, и Ленка пугается.
– Ладно, – говорит она, – договорились…
* * *
– Печенье возьми… – Августа пододвигает Ленке вазочку.
– Да я уже… – мнется Ленка.
– Ничего, – говорит Августа, – бери, бери еще…
Господи, думает Ленка, я же сейчас лопну. Она кидает тоскующий взгляд за окно. Море неслышно, но как-то ощутимо дышит за двумя рядами пятиэтажек, гостиницей «Ореанда» и санаторием «Жемчужина Молдавии», за перистой листвой акаций и лапчатой – каштанов, мерцающая осенняя тоска переливается в теплом сумраке…
– Так я пойду? – говорит она.
– Посиди еще немного, – просит Августа. – Я тебе еще Модильяни не показала…
– Да я его как-то…
– Ну, Матисса… кстати, ты не знаешь, говорят, с Лохвицкой какая-то странная история вышла?
– Ну вышла, – неохотно говорит Ленка, перелистывая глянцевые страницы.
– А что там случилось?
– Да так…
Вдруг Августа напряженно подняла голову и расширенными глазами уставилась во мрак за окном.
– Ты что?
– Ничего, – мертвым голосом произнесла Августа.
И тут только Ленка услышала мягкий стук в дверь – старую поцарапанную дверь, рядом с которой торчали проволочки от вырванного с мясом звонка.
– Вот, – тихо сказала Августа, – вот он. Опять.
Так, значит, думает Ленка, прошлой ночью…
Августа вцепилась в Ленкину руку так, что у той побелели пальцы.
– Кто это? – недоумевает Ленка.
– Никто… потому что… этого нет… не может быть… Не открывай!
– Да я и не собираюсь.
Они застыли, молча, не отводя глаз от двери.
Стук прекратился…
– Царапается, – шепчет Ленка.
– О господи! Нет…
Тихие удаляющиеся шаги, молчание.
– Августа, – наконец говорит Ленка, – а что, вчера тоже…
– Не было ничего вчера! – кричит Августа. – Говорю тебе, не было! Ты это… заночуй у меня, ладно?
* * *
– А, привет, – говорит доцент Нарбут. – Чем обязан?
– Я Августу ищу. – Ленка приоткрывает дверь и боком протискивается в щель.
– Августа на занятиях. А ты мне Лотмана обещала.
– Будет тебе Лотман. – Ленка садится на стул с рахитичными ножками. – Я тут подожду, ладно?
– Ладно. – Доцент Нарбут рассеянно складывает бумаги в стопку. – Что, опять могилки перекапывать? Говорят, на американскую клиентуру работаете…
Нарбуту всегда все известно, потому что у него хорошие источники информации. Но никто не знает, какие именно, потому что он своих информаторов не выдает.
– Бывает… – говорит Ленка.
– И как же вы так прислонились? Наверняка та, черненькая, которая с тобой на курсе училась, а потом в Штаты дернула… Небось с ее подачи…
– Если знаете, зачем спрашиваете?
– Так, проверяю одну гипотезу. До чего мы докатились, а? Доцент наук могилки за эмигрантами убирает. Раньше мы были за железным занавесом как за каменной стеной, а теперь – на` тебе, пожалуйста! Любой космополит может тебя на кладбище отправить! Сходи-ка, юноша, – это он уже заглянувшему в дверь унылому студенту, – позови Пшебышинскую.
– А она уже сама сюда идет, – мрачно говорит студент, – занятия отменили.
– Это еще почему?
– Бомбу подложили. Всеобщая эвакуация.
– Бомбу, наверное, второму курсу подложили, – говорит доцент Нарбут, – у них как раз пересдача. Эй, что с тобой?
Вдоль стены тянется ряд портретов – мрачные братья-близнецы в наглухо застегнутых сюртуках, последние в ряду – в пиджаках и при галстуках.
– Кто это, – тихо говорит Ленка, – вон там, пятый слева?
– Это… – приглядывается Нарбут, – да черт его знает, все они на одно лицо. Математики…
– А, это ты, – говорит, влетая в комнату, Августа. Она уже оправилась от вчерашнего потрясения. На ней потрясающий замшевый пиджак и очень элегантная юбка. – Ты слышала про бомбу? Занятия отменили. Пошли в «Пале-рояль», там сейчас музыкальный праздник какой-то. Заодно и кофе попьем. Да что это ты, в самом деле?
Ленка стоит с раскрытым ртом и тычет пальцем в табличку под портретом.
– Гершензон, – говорит она. – Гершензон Моисей Самуилович.
– Самойлович, – поправляет доцент Нарбут.
– Один черт. Августа, говорю тебе, это он…
– Брось! Мало ли в Одессе Гершензонов…
– Даты… даты смотри! Все сходится!
Строгий старик в ермолке укоризненно смотрит на нее.
– Ты что, – спрашивает доцент Нарбут, – нашла пропавшего родственника?
Ленка тихонько качает головой.
– Послушай, – говорит она наконец, – а он всегда тут висел?
– Не помню, – неуверенно говорит Августа, – кто же смотрит на портреты?
Ленка приподнимает пыльную раму. Под ней ярко-розовый квадрат обоев.
– С незапамятных времен… – бормочет она, – надо же…
– Послушай, Юра, – Августа оборачивается к Нарбуту, – кто это, не знаешь?
– Понятия не имею, – холодно говорит Нарбут.
Ленка тянет Августу за рукав.
– Выйдем… – говорит она шепотом.
Они оказываются в полумраке коридора, в стрельчатое окно заглядывает зеленое дерево.
– Ты чего? – спрашивает Августа.
– Врет. Он знает. Он всегда все знает.
– Тогда почему не говорит? Что, личность какого-то настенного Гершензона такая потрясающая тайна? Вот же он, висит на всеобщем обозрении…
– Так ли уж на обозрении… – сомневается Ленка. – Что ж мы его раньше не замечали?
