Я уж было думал, что наконец-то до него дошло, что к чему, но тут он сказал в пространство:
– Черт, как не вовремя!
Про меня он, казалось, забыл.
Не понимаю я его… и раньше никогда не понимал… Я как-то позабыл, за давностью лет, только теперь вспомнил – мы тогда его… побаивались.
– Ладно, – сказал я. – Пойду, пожалуй.
Почему, думал я, бредя по Андреевскому спуску, ну почему на одной планете должны были возникнуть два разумных вида? Что – одного мало, что ли? Как ни стараемся – они ведь тоже стараются, и не меньше нашего, – все время упираемся в противостояние, то скрытое, то явное… Неудивительно, что в конце концов у одного из заклятых друзей возникло искушение расправиться с соперником – бессознательный, чисто биологический импульс, который на сознательном уровне может объясняться политикой, государственной необходимостью, просто жаждой власти… да чем угодно…
И что мне теперь делать?
Пожалуй, спокойней всего будет отсидеться в деревне – не очень-то я обожал Валькину маму, да и она меня тоже, поскольку считала выскочкой и чистоплюем, но в конце концов притерпимся… Если Себастиану и впрямь удалось передать американцам ту пленку, Аскольду придется слегка притормозить, продемонстрировать свою благонамеренность и либерализм, а там, возможно, наберут силу те подспудные течения, которые всегда формировали политику в мажорской элите, вынося на поверхность лишь сухие сводки официальных бюллетеней и безликую информацию в теле- и радионовостях.
Что-то в Верхнем Городе было не так, и прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что транспорт не ходит. Сновали лишь машины с номерными знаками Опекунского совета.
Потому я добрался домой, когда совсем стемнело. И, уже подходя к дому, понял, что в квартире кто-то есть; окно, выходящее на улицу, светилось.
Господи, подумал я, Валька! До нее, видно, дошли какие-то слухи, и она, вместо того чтобы дождаться меня, рванула в город.
Я бегом пронесся по лестнице и несколько секунд тыкал ключом в замочную скважину, потому что никак не мог попасть. Освещена была только гостиная – в кресле у телевизора кто-то сидел.
– Черт бы тебя побрал, Себастиан, – устало сказал я.
Он виновато захлопал глазами:
– Я тебя напугал, Лесь? Извини.
– Ты где взял ключ?
– Мне вахтер открыл. Я его попросил, и он открыл.
– Ах да, конечно…
Не такой дурак наш вахтер, чтобы отказать мажору – да еще в нынешнее смутное время.
– Тебе звонил какой-то Ким.
– Ясно, – сказал я устало.
Нужно будет перезвонить ему, подумал я, хотя бы намекнуть, что происходит. Лучше бы он так и остался в своем Новосибирске – пока волна докатится до провинции… Хотя опять же китайская граница под боком…
– Я передал пленку. – Он оживленно пошевелился в кресле. – Это было не так-то легко… Меня и не подпустили к посольству, представляешь? Но я вспомнил, что один мой однокурсник сейчас стажируется в «Известиях», а там при них американец из Си-эн-эн – он телетайп обслуживает. Ну, я и…
– Корреспондент?
– Ага.
– Это хорошо. Что ж, поглядим. Может, и выгорит.
Я прошел мимо него к шкафу, вытащил рюкзак и, разложив его на полу, стал сваливать туда все самое необходимое.
– Ты что же, – удивленно спросил Себастиан, – уезжаешь?
– А чего ты хочешь? Чтобы я дожидался, пока меня в вагон затолкают, как скотину бессловесную? Почем я знаю, может они с Верхнего Города начнут?
Он так и подпрыгнул в кресле:
– Да кто начнет-то?
Тут только я сообразил – он же ничего не знает!
– Я гляжу, на улицах что-то странное творится, – недоуменно сказал он, – ничего не понимаю. Включил тут у тебя телевизор, а там только Первый канал… Говорят, сохраняйте спокойствие…
– Аскольд твой… Борец за равноправие. – Я вздохнул. – Фактически это государственный переворот, Себастиан. Только… легализованный. Для людей настают тяжелые времена.
Он вскочил, вытаращился на меня:
– Эта пленка!
– Там были доказательства. Записи переговоров Аскольда с террористами…
– Я тебе не верю! Да откуда такая техника у обезьянок? – выпалил он.
Я с удовольствием сказал:
– Идиот!
– Прости, Лесь, но…
Я отступил на два шага, заложил руки за спину и насмешливо оглядел его с головы до ног:
– Ах ты, бедняжка! Святая простота! Ты, выходит, и впрямь думал, что все эти новые технологии разработаны мажорами! Думаешь, почему Аскольд в штаны наложил? Почему ваша оппозиция – если она у вас есть – предпочла ему поверить? Да потому, что еще немного – и люди сами возьмут все, что им причитается. Вот вы и всполошились, захлопали крылышками…
– Но если так, то… нужно предупредить хлопцев…
И вправду бедняга….
– Каких хлопцев, Себастиан? Кого ты хочешь предупреждать? Бучко арестован. За укрывательство раненой женщины – единственного человека, который мог бы свидетельствовать против Аскольда. Кстати, по доносу Шевчука. Так что, полагаю, Шевчук вполне может позаботиться о себе сам… Зря ты, как видишь, волновался, он оказался вполне благонамеренным гражданином.
– Бучко арестован? – выдохнул он.
– Я же тебе говорю. Галерея опечатана.
– Что же делать, Лесь? – Он в отчаянии посмотрел на меня. – Что же делать?
– Я пытался уговорить Георгия – знаешь такого? – чтобы он занялся этим делом… тогда у нас еще был бы хоть какой-то шанс. Привел его к Бучко. Но Шевчук меня опередил.
– А теперь?
– Надежда только на твою кассету. Ты и правда ее передал?
– Я никогда не вру! – возмутился он.
Я сухо сказал:
– Что ж, отлично…
Уложил вещи в рюкзак и затянул веревки. Он продолжал следить за каждым моим движением с таким безнадежным видом, что я сжалился:
– Там, на кухне, стоит приемник. Давай поймай-ка «Голос Америки», послушаем, что делается…
Он покорно побрел на кухню. Я приглушил звук телевизора – все равно следующая сводка новостей будет через полчаса… Пока что сводный оркестр яростно исполнял «Патетическую ораторию»…
Себастиан осторожно поставил приемник на журнальный столик.
– Что-то я тут… – сказал он, подкручивая колесико.
– Погоди. – Я отобрал у него радио. – Он берет УКВ. Сейчас…
Мне его как-то под горячую руку переделал Ким, этот приемник.
– Но это же… незаконно…
– Ты что же, совсем дурак?
