– Там на углу кафе-мороженое есть, – продолжала Катюша, – вот там и посидим…
Это же, считай, центр города, хочешь не хочешь, кого-нибудь встретишь, а я сижу с такой вот. Еще и Римме доложат. Ладно, решил он, если что, скажу Римме, что это медсестра из поликлиники нашей или, лучше, регистраторша…
В кафе шумела и толпилась у стойки наглая джинсовая молодежь, и он уже было обрадовался, что придется искать другое кафе, менее людное и шумное, но тут, как по команде, молодая пара встала и отодвинула стулья. Катюша сразу уселась и доброжелательно сказала:
– Мне бы мороженого и, ну… коктейль есть такой, сладкий, с вишенкой.
– Шампань-коблер, – машинально ответил Лев Семенович.
– Ага, значит, шампань, а мороженое с сиропом. Двойным. Три шарика. Или четыре. Ну, сколько не жалко. И кофе.
Лев Семенович кивнул и пошел проталкиваться к стойке. Молодежь стояла толпой, занимала друг другу очередь, отчего очередь не убывала, и Лев Семенович раздражался. Все вокруг казалось чуть-чуть нереальным, словно он сам за собой наблюдал в кино.
Наконец он получил поднос с мороженым, двумя кофе и бокалом, который нацедил ленивый, наглый бармен, и, проталкиваясь, боясь опрокинуть бокал на чей-то обтянутый джинсовый зад, поставил поднос на липкий столик.
Катюша вновь улыбнулась, поиграв ямочками, и придвинула к себе мороженое.
– А вы что ж? – Она запустила ложечку в подтаявшую массу.
– У меня сахар повышенный, – словно оправдываясь, сказал Лев Семенович.
– Жаль, – равнодушно сказала Катюша и зачерпнула сиропа.
– А я думал, – мучаясь от неловкости, проговорил он, – вы на дому принимаете… консультируете…
– Зачем на дому? – строго сказала Катюша, подняв реденькие бровки. – Дом – это личное. Дом – это дом…
Почему мы здесь? – тосковал он внутри себя, что я здесь делаю?
– Ну вам, наверное, надо карты разложить? – сказал он почти шепотом. – Или там… ну, может, ладонь вам показать?
– Зачем? – Катюша вновь улыбнулась, на этот раз лукаво, и покачала головой. – Карты – это так, несерьезно. А серьезным людям мне морочить голову ни к чему.
– А!
– Так я слушаю, – сказала Катюша, речь у нее была деловитая, словно он был пациентом на приеме, а она – врачом.
– Уберите его, – сказал Лев Семенович хрипло и оттянул пальцем узел галстука.
Вокруг шумели люди.
– Совсем? – вновь подняла брови Катюша. – То есть – извести его? Этого, недоброжелателя вашего?
– Как – совсем? – переспросил Лев Семенович.
– Ну, чтобы умер он, – буднично сказала женщина.
Лев Семенович оглянулся. Никто не обращал на них внимания; сидели, болтали, длинноволосые, в штанах.
– Нет, что вы, зачем? Ничего плохого, ничего… Я ему зла не желаю! Я хотел сказать… Может, переведут его куда-то?
– На повышение? – деловито поинтересовалась Катюша, облизывая ложку.
Господи, господи, во что это я влез такое!
– Нет, – промямлил он, – зачем на повышение. То есть… можно и на повышение. Просто… я бы хотел, чтобы убрали его, ну, отсюда куда-нибудь.
– А вот это нелегко будет, Лев Семенович. – Катюша раскраснелась, сняла куртку и бросила ее на спинку стула. Кофта у нее тоже была мохеровая, пушистая, только не розовая, как беретик, а голубая. – У него на плече сторож сидит, беду отводит. С таким как справишься? Уже и сигналы снизу были, и ОБХСС приезжал, и проверяли его, и аморалка… все как с гуся вода. Потому как сторож исключительной силы у него. – Катюша ткнула пластиковой трубочкой в компотную вишенку, плавающую среди пузырьков.
– Он страшный человек, – шепотом сказал Лев Семенович, – страшный! У него жена из такой семьи, из такой! Красавица, так он ее… он шантажировал ее, запугал, женился. А могла бы…
– Вовсе нет. – Катюша наконец подцепила вишенку и отправила ее в круглый рот. – Это она.
– Что – она?
– Ну, было у нее на него кое-что. Когда он по молодости, ну там, глупость сделал. Одну. Вот она его и приперла к стенке. Ну, чтобы женился. Еще бы, такого мужика упускать.
– Откуда вы знаете? – Лев Семенович навалился грудью на острую кромку стола, и грудная клетка отозвалась резкой болью. – Вы что, тоже на него собирали?
– Зачем?
Она пожала круглыми плечами. Потом кивнула:
– Хорошо.
– Что – хорошо? – не понял он.
– Я займусь вашей проблемой. – Она кинула ложку в пустую вазочку из-под мороженого.
– У него сам Панаев в друзьях, – уныло сказал Лев Семенович. – Они семьями дружат.
– Да, – согласилась Катюша. – Это интересно…
И замолчала, водя трубочкой по столу, выводя на скользкой столешнице вроде какие-то водяные линии.
– Пусть он. – Лев Семенович осторожно вдохнул, вроде как получается… – Пусть он… ну, ему как бы все сходит с рук, может, хотя бы один раз, как-то… Только чтобы без вреда ему.
– Это называется, – назидательно сказала Катюша, – противоречивые условия. Ладно, гарантий не даю, но попробую.
– Я… отблагодарю, – перехваченным горлом сказал Лев Семенович.
– Я человек покладистый, – сказала Катюша, натягивая куртку. – Меня просят, а как я откажу? Даже денег не возьму. Так, символически.
Если я сниму с книжки, подумал Лев Семенович, Римма сразу спросит – на что.
– У меня защита на носу, я уже автореферат разослал, отзыв из Гигиены водного транспорта, оппоненты, все… Оппоненты его люди. Банкет в ресторане заказать на пятьдесят персон. Он любит, когда его кормят. За чужой счет.
– Я же сказала, чисто символически. Ну… Хотите, прямо сейчас. Рубль.
– Что?
– Рубль. Один.
– Это…
– Чисто символически.
Лев Семенович вынул из бумажника рубль и передвинул его пальцами на сторону Катюши. Рубль почему-то был мокрый, словно он долго возил им по столу. Катюша пальчиком подвинула к себе рубль и улыбнулась. Накрыла денежку ладонью. Потом подняла ладонь и поднялась сама, отодвинув стул. Рубль исчез.
– Хотите, чтобы до праздников? – Она уже шла к выходу, и он заторопился за ней, проталкиваясь меж длинноволосых, к стеклянной двери, на которую оседала морось.
– Да, – сказал он. – Только… чтобы защите не помешать, мне в Москву предлагают, в министерство.
– Как сложно все у вас, – почти кокетливо произнесла она, при этом ее голубые кукольные глаза оставались совершенно неподвижны. – И чтобы ему вреда не было, так? И чтобы защитились вы спокойно, и чтобы в ВАКе не зарубили.
Она уже, перебирая полными ножками в коротких сапожках – над голенищами нависала розовая плоть в капроновых чулочках, – торопилась куда-то вниз, по Жуковского, а он еле за ней успевал. Откуда она знает, боже мой?
