Она кинула пленку в раковину (пленка свилась там, как змея) и поднесла спичку. Пленка пошла пузырями и стала корчиться. Петрищенко подождала еще немного, потом взяла двумя пальцами и бросила в мусорное ведро.
– Пожар устроишь, – кисло сказала Лялька.
– Ну и черт с ним. Послушай, Лялька…
– Да? – Лялька насторожилась.
– А что, если я уеду, как ты на это посмотришь?
– Куда?
– На полонину. – Петрищенко нервно засмеялась. – Есть луговой мед и пить парное молоко. А? И делай что хочешь. Хоть позируй для этого… «Плейбоя».
– Мама, – осторожно спросила Лялька, – ты с ума сошла?
– Вовсе нет. И бабушку заберу. Будем ее выносить на веранду.
– Ты что же, – спросила дочка, – замуж собралась?
– Может быть, – туманно ответила Петрищенко.
– В твоем возрасте ты уже могла бы и посерьезней быть, – обиделась Лялька. – Все равно ничего не получится. Так бабушка сказала.
– Что?
– Ну, я ее когда кормила, она и говорит: Лена замуж собралась, так передай ей, чтобы и не надеялась.
– А она откуда знает?
– Не знаю.
– Вот зараза, – искренне сказала Петрищенко.
* * *
Оказалось, с цветами ходить не так уж приятно; непонятно было, куда их девать. Розка переложила их из одной руки в другую, теперь она сжимала одновременно букет и ремень сумки. Стебли были перемазаны в земле, и ладонь сразу стала липкой и грязной.
– Вася, а где ты их взял? – спросила она на всякий случай.
– На клумбе оборвал, – сказал Вася. – Там, за теми деревьями. Это, случайно, не твоя знакомая?
Действительно, Скиба со своим лысым вышли прямо на нее, Розку. Скиба специально расстегнула ворот плаща, чтобы лучше видна была золотая цепочка на шее. Еще на Скибе покачивались круглые цыганские серьги. Прямо как у продавщицы из овощного, подумала Розка. Ей было завидно.
– Привет, – небрежно сказала Розка, хищной рукой притягивая Васин локоть. – Мы тут гуляем.
– Мы тоже, – сказала Скиба и придвинула к себе своего спутника. – Познакомься, это Володя.
– А это Вася, – сказала Розка. До чего же дурацкое все-таки у Васи имя.
Какое-то время они мерили друг друга глазами. Вася выигрывал в экстерьере, но проигрывал в оформлении. Потом Скиба опустила глаза и небрежно взглянула на часики. Часики, подумала Розка, кажется, тоже золотые.
– Ну, мы пошли. У нас сеанс через десять минут начинается.
– А на что? – не удержалась Розка.
– На «Анжелику», – сказала Скиба, проплывая мимо.
Розка так и думала.
– Жалко вечер тратить на такое фуфло, – сказала Розка. – Идем, Вася.
Не выпуская Васиного локтя, она потащила его за собой, лениво размахивая цветами.
– Это кто? – равнодушно спросил Вася.
– Так, одноклассница.
– Это она тебя стригла?
– А что, по ней видно? – удивилась Розка.
– Ты к ней больше не ходи. Откуда ты знаешь, что она потом делает с твоими волосами?
– Они их собирают на совок и выбрасывают, – сказала Розка терпеливо, как маленькому.
– Это для отвода глаз.
– А на самом деле?
– Собирают и вывозят на Запад. Тоннами. Как ценное сырье.
– Опять врешь, – отмахнулась Розка. Она, кажется, уже начала привыкать к Васиной манере общения.
– Ни в жизнь.
– А у тебя бывает, что кажется, как будто все на тебя смотрят, – Розке очень хотелось с кем-то поделиться, но еще ни разу не выпадала такая возможность, – и смеются, только не вслух, а так, про себя?
– Брось, Розалия, – серьезно сказал Вася. – Люди обычно смотрят только на себя. Нагулялась? Ладно, пошли, я тебя до дому провожу.
– А… может, еще немножко погуляем?
Розка надеялась, что она наткнется еще на кого-нибудь и, демонстрируя Васю, поднимет свой социальный статус.
– Я, Розалия, утомился, – сказал Вася. – Даже переутомился. Сяду на пенек, съем пирожок, а потом в постель. Баиньки.
Оркестр заиграл вальс из «Маскарада», вокруг смеялись люди, на танцплощадке под липами танцевало всякое старичье, мимо Розки пролетел, задев ей волосы, воздушный шарик, три алкаша скромно соображали на троих в кустах, и даже проходивший мимо милиционер не сказал им ни слова.
– Мама, – сказал сердитый маленький мальчик, – вон та тетя сказала, что сейчас меня съест.
– Она пошутила, малыш, – нежно ответила женщина.
* * *
– Вилен Владимирович, на каком основании меня не пускают в мой кабинет? Я прихожу на работу, какие-то посторонние люди, меня не пускают, сейф опечатан, бумаги опечатаны.
– Елена Сергеевна, ты сама хотела. Ты откуда звонишь, кстати?
– От Чашек Петри… Тьфу ты, из СЭС-один.
– Я тебя, Елена, не понимаю. Кто через голову мою фактически на Маркина давил? Извини, я теперь ничего сделать не могу.
– Что это за люди, кто их прислал?
– Москва. У них полномочия, Елена Сергеевна. И нечего мне тут в ухо орать. Сама виновата.
– Но нам работать надо, – растерянно сказала она.
– Тебе, Елена Сергеевна, возможно, вообще не придется тут работать.
– Но график…
– А твои люди на месте и не сидят. Они по магазинам бегают. А Вася твой в диспетчерской ошивается. Распустила ты их, Елена Сергеевна. Пройдет аврал, займусь вашей конторой.
– Что он сказал? – спросил у нее за спиной Вася.
– Он сказал, – растерянно сказала Петрищенко, кладя трубку на рычаг, – что меня отстраняют.
– Не понял.
– Чего тут, Вася, не понять. Они сейчас скажут, что были допущены грубейшие нарушения, что дисциплина у нас никуда, несоблюдение всего, я не знаю… И назначат кого-нибудь… сверху. Даже на такое паршивое место найдутся желающие.
– Может, вы преувеличиваете, Лена Сергеевна?
– Ничего я не преувеличиваю.
Она задумалась, потом резко повернулась на каблуках:
– Ладно. Все к лучшему.
– Куда вы, Лена Сергеевна?
– Домой, – сказала Петрищенко. Так боялась неприятностей, а когда они начались, перестала бояться. Наоборот, ей стало легко и весело; словно она скользила на американских горках; сладкий ужас и пустота. – А ты иди, иди, работай.
– Сегодня окно, Лена Сергеевна. Я, наверное, тоже пойду. Хоть отосплюсь. А то две ночи не спал, да и вчера тоже…
– Тебе чего, Белкина?
