– Поехали, что ли? – спросил водитель равнодушно. – Мне еще вернуться надо до вечера.
– Да, – сказал он, – конечно.
Выпитое пиво приятно плескалось в животе.
* * *
В окне уплывали назад телеграфные столбы, на проводах сидели рядком небольшие птицы, сверкающие, как драгоценные камни, их грудки отливали на солнце синим и зеленым.
– Это кто? – спросил он, внезапно заинтересовавшись.
– Где? – спросил водитель.
– На проводах? Сидит?
– Птицы, – сказал водитель.
– Это выводок зимородков, – сказала женщина, не оборачиваясь, – молодняк.
– А, – ответил он зачем-то, – спасибо.
Зимородки остались позади. На проводах сидели буроватые, словно припорошенные пылью, ласточки, какая-то мелочь с хохолками, стрижи, агрессивные, словно росчерк начальственного пера.
Тут вообще много птиц, подумал он.
Он начал почему-то вспоминать, каких птиц вообще знает, вернее, какие водились в городе его молодости, – удоды, иволги, кто еще? Свиристели, кажется? Снегири? Скворцы? Те же ласточки? Он помнил обрывы, изрытые их норами, почему-то их обычно сравнивают с дырявым сыром, хотя совершенно не похоже. Дятлы еще водились. Он помнил сухую, частую барабанную дробь их клювов. Голуби, конечно, но еще горлицы, кольчатые горлицы, которые так странно, почти страшно воркуют, а местные алкаши уверяют, что они кричат «буты-ылку! буты-ылку!». Он подумал, что давно не видел горлиц. И не слышал.
Он протер глаза, столбы мелькали за окном, линия проводов то поднималась, то опускалась, птицы были как запятые в унылой дорожной песне.
Они съехали сначала на щебенку, потом на грунтовку, машину стало подбрасывать, далекий лес на горизонте колебался отчасти поэтому, отчасти от зноя; поток горячего воздуха поднимался с земли, возникали воздушные линзы, через них каждая травинка на обочине казалась очень большой и четкой; через ветровое стекло он видел две утопленные в высохший грунт темноватые колеи. В самой глубокой рытвине на дне блестела лужица воды, в ней плескались воробьи.
Он невольно задремал, торопиться было некуда, все делалось без его помощи или вмешательства, само по себе. Бесцельный и бескорыстный покой этого места перемещался вместе с ним в прозрачной капсуле времени.
Проснулся он потому, что машина стояла. Это как в поезде, подумал он, спишь, пока поезд едет, мягко покачивая, и просыпаешься, когда он останавливается. Потому что поезд обязан двигаться, а если он стоит, это перерыв, промедление, непорядок в обычном ему присущем состоянии.
Впрочем, может, их водитель просто захотел отлить. Ему и самому не помешало бы выйти: почки уже перегнали бо`льшую часть пива, и он ощущал, как давит разбухший мочевой пузырь. Женщина на заднем сиденье сидела выпрямившись, сцепив руки.
Он отворил дверцу и вылез из машины. Водитель опять копался в моторе.
– Перегрелся? – спросил он.
– А хрен его знает, – злобно ответил водитель. – Не едет.
Он отошел за высокие кусты бурьяна. Было оглушительно тихо, хотя меж листьями сновали пчелы, а в траве что-то цокало и тикало. Тишина была выше этого, она не зависела от таких мелочей. В небе парили крестообразные силуэты, но это были не самолеты, а ястребы.
Вернувшись, он увидел, что водитель поднял уже не капот, а багажник, их вещи стояли у колеса, женщина тоже вышла и беспомощно глядела на него, словно ожидая, что он сейчас вмешается и все уладит.
– В чем дело? – спросил он скучным деловым голосом.
– Дальше не поеду, – сказал водитель, вытиравший руки ветошью. – Вот обратно кто поедет, прицеплюсь, и назад.
– А как же мы? – спросил он растерянно.
До самого горизонта, поднимаясь и опускаясь, шла колея грунтовки, пропадая за холмами. Звенели кузнечики. Стеклянистое тело зноя наполняло пространство от земли до неба.
– А вы пешком. Или, может, посадит кто.
– Тогда возвращайте деньги, – сказал он не столько для себя, сколько для женщины.
На ногах у нее были лодочки со сбитыми каблуками, и остальная одежда не подходила для свободного путешествия по жаре; черная прямая юбка до колен и дурацкая кофточка с люрексом, наверняка синтетика.
Водитель бросил выразительный взгляд на лежащую в багажнике монтировку.
– Меня на буксире за спасибо не потащат, – сказал он. – А вам чего? Еще пара километров, а там от этой дороги отходит дорога на Болязубы. Туда свернете, а там уже недалеко.
Он знал, что в таких вот местах «недалеко» может быть километров пять, а может – и все десять.
– И сколько идти, – спросил он, – примерно?
– К вечеру дойдете, – равнодушно сказал водитель.
Вот зараза, подумал он, лучше бы я подождал автобуса до Головянки. Солнце припекало, и все ощутимей хотелось пить. Он вспомнил про съеденную солянку и подумал, что она была слишком острой.
Водитель оставил капот открытым и распахнул все дверцы, «жигуленок» стал похож на растопырившегося жука.
Женщина взяла чемодан, он вновь мысленно чертыхнулся. Рюкзак у него был легкий и ловкий, и он, с некоторым неудобством по причине жары, все же мог передвигаться свободно, но женщина на каблучках и с чемоданом…
– Может, останетесь здесь, – спросил он, – а потом вернетесь автобусом?
– Нет-нет. – Женщина покачала головой, мотнув темными волосами. – Я с вами… Я сама понесу чемодан, вы не думайте.
– Я не думаю, – сказал он рассеянно.
Он подошел к чемодану, приподнял – тот весил так себе, терпимо.
– Там есть какие-то вещи, которые можно было бы переложить ко мне, – спросил он, – в рюкзак? Было бы легче.
– Зачем же, – сказала она упрямо.
– Мне легче, – сказал он. – Послушайте, я и так хожу быстрее вас, вдобавок налегке. Вы хотите, чтобы мы заночевали в поле? Я нет.
– Ладно. – Она кивнула. – Ладно. Только отвернитесь.
На водителя никто из них уже не обращал внимания, как будто тот, утратив свою функцию, больше не имел права на значение и даже на существование.
Он отвернулся, потом сел на траву у обочины и вытянул ноги. Хотелось лечь. Небо, точно в детстве, притягивало взгляд, – казалось, в него можно упасть, как в озеро.
Женщина шуршала, перекладывая что-то из пакета в пакет. Он уже заметил, что у путешествующих женщин всегда все разложено по каким-то пакетикам, сверточкам, и они ими все время в дороге шуршат. В поезде это было невыносимо, сейчас терпимо, наверное, оттого, что пространство тут было большое, а женщина – маленькая, но тоже раздражало.
Наконец она сказала:
– Вот.
И подала ему большой пластиковый пакет, неожиданно увесистый.
