На самом деле я хотел сказать, что мы чудесно поговорили. Будет неплохо, если это войдет в привычку. Позвоню вечером. Целую. Уилл
Фабьен просияла, причем слишком очевидно, потому что, когда она вернулась в комнату, одна из ее сотрудниц, молодая женщина по имени Шарлотта, со стильной стрижкой – короткий боб и прямая челка – и в строгих очках, удивленно приподняла бровь.
– Кое-кто выглядит счастливой.
– Еще бы! Я только что заполучила в аренду для выставки единственное в мире платье, созданное в сотрудничестве Пуаре и Тиффани, причем украшенное подлинными бриллиантами Тиффани. Непременно станет гвоздем программы.
– Какой успех! Как тебе удалось?
– В Нью-Йорке я познакомилась с ведущим дизайнером Тиффани. И он предложил мне платье.
– Он правда такой эффектный мужчина, как люди говорят? Пару месяцев назад я читала о нем в «Вог». Едва не ощутила себя тинейджеркой и не повесила фото на стену в спальне.
Фабьен возненавидела свою светлую кожу, которая легко краснела и выдавала смущение.
– Я толком не приглядывалась. Мы говорили о работе, – солгала она.
– Ага, не приглядывалась! – фыркнула Шарлотта. – То-то я по зардевшимся щекам вижу, что ты ничего, кроме его профессиональных качеств, не заметила.
– Думаю, пора начинать совещание, – улыбнулась Фабьен. – Приглашай всех сюда. Мы должны составить план выставки.
– Да, мэм! – передразнила ее Шарлотта. – Обещаю при всех не продолжать расспросы.
– Спасибо.
Совещание прошло гладко. Члены команды выдвинули массу идей для выставки и разошлись, чтобы сделать нужные звонки, а Фабьен с Шарлоттой оставшееся рабочее время провели в хранилище в поисках подходящих экспонатов, прикидывая, как те будут сочетаться друг с другом.
Вернувшись вечером в свою квартиру в Балморале – которую Фабьен в спешке арендовала после того, как пришлось съехать из их с Джаспером совместного жилья, и которая тем не менее ей нравилась, – Фабьен поняла, что нужно себя хоть чем-нибудь занять. В противном случае она заснет прямо сейчас, а в два часа ночи снова откроет глаза и будет пялиться в потолок. Фабьен приготовила себе кофе и достала книгу, которую бабушка велела прочесть. Потрепанная обложка из рыхлого картона, переплет рассыпается в руках, а страницы настолько хрупкие, что походят на свадебную вуаль, двести лет пролежавшую в хранилище. Книга называлась «Мемуары Эвелин Несбит: Девушка на обитых красным бархатом качелях».
Фабьен открыла первую страницу.
Меня зовут Эвелин Несбит. Обо мне писали больше, чем об английской королеве, и причиной тому моя дурная слава. Вы считаете, что знаете меня? Девушка, не сходившая с газетных страниц; девушка, муж которой убил ее любовника на виду у всех в театре Мэдисон-сквер-гарден; девушка, лишившаяся добродетели на печально известных качелях, обитых красным бархатом. Однако меня настоящую вы не знаете. Так кто же я на самом деле?
Эвелин Несбит, вне всякого сомнения, была амбициозной девушкой. А как же иначе? От девушки с такой внешностью у мужчин голова шла кругом.
Я сделала это открытие в двенадцать лет, когда мама отправила меня собирать просроченную арендную плату у постояльцев, снимавших комнаты в нашем пансионе. Мужчины обычно просили меня подождать, пока найдут кошелек, а затем приказывали подойти и взять деньги у них из рук. Они считали себя очень умными, заигрывая с двенадцатилетней девочкой, которую природа наградила лицом и фигурой, способными свести с ума любого.
Скоро об этом прознали и художники; я часами позировала для них и зарабатывала по целому доллару, просто сидя на стуле и позволяя запечатлеть свой образ маслом, акварелью или углем. Само собой, вскоре им захотелось выяснить, как я выгляжу без одежды, и так как мы нуждались в деньгах, я соглашалась. Мама сколько угодно может отрицать этот факт, однако результат все видели на моих портретах кисти Черча и Беквита
[51].
Затем пришел черед стать фотомоделью. Не было товара, которому я не подарила бы свое лицо. Зубная паста. Крем для лица. Я превратилась в «девушку Гибсона», рассматривая это всего лишь как способ заработать, грести деньги лопатой, все больше и больше, чтобы обеспечить маме тот образ жизни, к которому она стремилась.
Все началось после того, как случился театр. Хотя, я полагаю, многие из вас сочтут меня настолько порочной и до театра, что непременно скажут: все произошедшее после я получила по заслугам. Однако тогда я была невиновна. До Джона. До Стэнфорда. До Гарри.
Фабьен подняла глаза от книги в еще большем недоумении, чем раньше. Кто такая, черт побери, Эвелин Несбит и при чем она тут вообще? Фабьен схватила айпад и вбила в поисковик «Гугла» ее имя. Она обнаружила – как и намекала Эвелин в своих мемуарах – историю об убийстве, насилии, жестоком обращении и невменяемости – готическое повествование, которое больше смахивало на низкопробную литературу и ничего общего не имело с вопросами, заданными бабушке. Фабьен решила поискать «Лена Тоу» и нашла всего лишь краткое упоминание о ней в статье о Гарри Тоу в Википедии.
– Отлично, – пробурчала Фабьен себе под нос. – В свидетельстве о рождении моего отца упомянута подопечная душевнобольного убийцы.
Поиски Алекса Монтроуза также не увенчались успехом. Попадалось лишь то же самое описание, что и под фото на выставке. На этот раз Фабьен прочла его внимательнее, потому что тогда была слишком потрясена, чтобы вникать в детали. Выяснилось, что Алекс Монтроуз изначально работал на МИ6, однако позднее, когда в МИ6 начали понимать, что действия МИ9 вторгаются в ее сферу деятельности, стал посредником между МИ6 и МИ9. Он занимался в основном организацией подпольных маршрутов для побега, чтобы тайно переправлять союзников, в особенности беглых военнопленных и летчиков, потерпевших катастрофу над занятой врагом территорией, назад в Англию, где те вновь вливались в состав армии и Королевских военно-воздушных сил, испытывающих недостаток в личном составе.
Алекс укомплектовывал подпольные сети командой надежных помощников, снабжал деньгами и провиантом всех проводников и связных, опрашивал тех, кому побег удался, чтобы собрать секретную информацию.
Пальцы Фабьен, занесенные над клавиатурой, задрожали. Она напечатала «Лена Тоу и Алекс Монтроуз». Безрезультатно. Затем попробовала «Эстелла Биссетт и Алекс Монтроуз». Почти ничего, разве что нечеткое фото с церемонии вручения премии American Fashion Critics’ Awards в 1943 году, на котором они стояли в группе других людей. То, что эти двое поболтали на вечеринке, не давало достаточных оснований предполагать, почему имя Алекса вписано в свидетельство о рождении ее отца.
Она решила позвонить матери, несмотря на то что была практически уверена, что та ей не поможет. Мама жила в мире, населенном ее пациентками, а не членами семьи, хотя в свои семьдесят давно могла бы оставить работу. Фабьен родилась в результате ужасного недоразумения; родители не планировали иметь детей, нуждаясь лишь друг в друге. Отец давно простил дочь за ее непредвиденное появление на свет, а вот насчет мамы Фабьен не была уверена.
