– Вероятно, мы близнецы. Но как такое случилось? Кто мой отец? А мама… она действительно моя мама? – На последнем вопросе голос Эстеллы надломился. Она сжала губы. Алекс понял, что Эстелла не хочет плакать при нем.
Он сел на пол и прислонился к столу, чтобы быть лицом к ней. Все лучше, чем смотреть сбоку.
– Не знаю, – ответил он. – Придется жить с этой тайной, ничего не поделаешь. Я живу так всю свою жизнь.
Она уставилась в огонь. Глаза блестели. Такой блеск мог прятать только слезы.
– Что случилось? – внезапно спросила Эстелла.
Алекс сразу понял: она спрашивает о его матери. Он мало кому рассказывал эту историю, разве что своему начальнику после вербовки в МИ6, еще до перехода в МИ9; говорить о себе, как правило, пустая трата времени. Можно разузнать гораздо больше, если давать высказаться другим.
– Она умерла в мой семнадцатый день рождения. – Алекс использовал каждую крупицу своей профессиональной подготовки, чтобы речь звучала ровно и бесстрастно, однако от этого эмоции прорывались еще более отчетливо. – Я украл деньги, которые в тот вечер должен был передать отцу – деньги от продажи опиума, – и две недели скрывался в Гонконге. Затем тайком пробрался на пароход, а когда прибыл в Нью-Йорк, меня отправили на остров Эллис
[54]. При мне нашли британские дипломатические документы и позвонили консулу. В консульстве предприняли некоторые усилия и вычислили, кто мой отец. Так я и попал в руки спецслужб. Мне любезно предложили «поддержку и покровительство» в обмен на информацию обо всех проделках отца. В случае отказа меня бы передали ему.
Алекс чуть подвинулся, поставил на стол тарелку и прикончил виски. Затем заставил себя продолжить:
– Отец застрелился, когда его пришли арестовывать. Я заявил консулу, что хочу остаться в Нью-Йорке, и меня отправили в юридическую школу. Я оказался ценным кадром: знал китайский, французский, немецкий, итальянский, а еще был своим в трущобах многих городов и знал об уголовном мире больше, чем любой обитатель тюрьмы Синг-Синг. Юридическая школа давала мне идеальное прикрытие: юриста-международника примут в высшем обществе скорее, чем британского шпиона.
Эстелла ответила не сразу. Она просто смотрела на огонь. Алекс тоже вглядывался в пламя; дрова потрескивали и разбрасывали искры, и он пожалел, что сел так близко к камину, потому что от тепла, виски и собственной откровенности его разморило. Однако засыпать не хотелось – сидеть и беседовать с Эстеллой оказалось едва ли не самым лучшим, что он делал в жизни.
Теперь Алекс знал – действительно знал, – что она полная противоположность Лене. Внешность – единственное, что у них общего. Год назад, наутро после первой и единственной ночи с Леной, он понял – и Лена тоже поняла: ни один из них не нашел в объятиях другого то, что искал. Лена – не та женщина, с которой он познакомился в Париже. Однако он был в долгу у нее и хотел показать – она не только та сломленная, продажная и спивающаяся женщина, которую изображает из себя.
– Это всего лишь то, чем ты занимаешься, – проговорила Эстелла. – А не то, что ты есть.
Алекс вдруг ощутил напряжение. До него дошло, как близко девушка сидит к нему – стоит лишь протянуть руку, чтобы вновь дотронуться до ее мягкого плеча. А если слегка наклониться, можно коснуться губами ее губ. Он собрал всю свою силу воли, успокоил дыхание и внушил себе, что обсуждение практической стороны дела и материально-технического обеспечения – всегда лучшее средство, чтобы отвлечься.
– Нужно, чтобы ты поехала со мной в Париж. И Лена тоже. Она согласна.
Чего он не ожидал от Эстеллы, так это что она рассмеется. Однако она рассмеялась. Смех прозвучал в ночи подобно взрыву. Алекс понял, что допустил промах.
– А я, значит, в качестве компаньонки? – скептически спросила Эстелла.
Затем встала одним плавным движением, и Алекс отважился протянуть руку и остановить ее.
– Мне нужна твоя помощь. – Он понимал, что должен удержать Эстеллу в комнате, иначе с нее станется украсть ключи от машины и в одиночку уехать в Манхэттен. – Мой агент застрял в Париже со сломанной ногой, и никто не может его найти. Операция пошла не по плану, он получил травму, и один сочувствующий парижанин отвел его в Деревню Сен-Поль, а там потерять все равно что иголку в стоге сена; мы не в состоянии отыскать нужный дом в этой чертовой кроличьей норе. Парижанин сумел передать записку через один из «почтовых ящиков», сообщил некоторые детали местонахождения, однако затем не явился на встречу с другим моим связным, чтобы показать дорогу. Мой агент уверяет, что видит из окна закрытый книжный магазин, а еще сваленные в кучу тележные колеса; наверняка раньше там была кузница.
– Я помню книжный магазин в Деревне. Нарисую для тебя карту.
– Ты сможешь нарисовать ее достаточно точно, чтобы любой понял, где искать?
Она помедлила и созналась:
– Вряд ли. Однако с тобой не поеду.
Эстелла произнесла эти слова так, словно Алекс вызывал у нее отвращение, словно она сомневалась в его мотивах. Однако в целом мире для него не было другого достаточного повода, чтобы просить неопытного человека отправиться в охваченную войной страну, кроме отчаяния. Никто из МИ9 или МИ6 не мог проникнуть сквозь лабиринт Деревни Сен-Поль. Горстка местных агентов попыталась, потерпела неудачу и доложила, что там никому не под силу сориентироваться – разве что человеку, выросшему в этом районе. Эстелла и ее мать жили в нескольких улицах оттуда. В ночь их знакомства Эстелла провела его через Деревню. Просить Жанну Биссетт Алекс не мог – по полученной информации, женщина подозревала, что за ней следят.
Следовательно, оставалась Эстелла. Женщина, которая презирает Алекса, а теперь говорит вещи, приводящие его в ярость.
– Как это можно, потерять человека? – с издевкой спросила она. – Ну и сотрудники у тебя!
– Мои сотрудники – самые лучшие! – выкрикнул Алекс. – В основном французские женщины, потому что, если ты вдруг не в курсе, во Франции мужчин не осталось, а английских шпионов принимают не очень хорошо. Зато личной выгоды у этих женщин нет, и терять им тоже нечего, за исключением надежды когда-нибудь вернуть себе свою родину.
Эстелла по-прежнему смотрела на него с сомнением.
На сей раз Алекса захлестнул гнев, жестокий и холодный, как убийственная французская зима, которую он пережил. Каждое слово попадало точно в цель, как снайперская пуля.
– Женщины моложе тебя открывают двери находящимся в бегах летчикам, впускают в дом, кормят и направляют в безопасное место, вполне сознавая, что одна оговорка может стоить жизни им самим. И все это ради Франции. Если я обращаюсь с просьбой, отсюда не следует, что я собираюсь тебя соблазнить или что ты там подумала. Я опасаюсь за жизни этих женщин. Однако есть и другие, которые улыбаются немецким солдатам, сидят у них на коленях в ресторане «Фуке», едят бифштексы и носят платья от-кутюр, в то время как весь Париж голодает и ходит в обносках. Кем из них была бы ты, Эстелла, останься ты дома?
