Алекс не ответил. Он сел в кресло, развернул газету и погрузился в чтение. Лена прикрыла глаза. Эстелла достала книгу, которую ей вручила Лена, прочитала первую строку: «Меня зовут Эвелин Несбит. Обо мне писали больше, чем об английской королеве, и причиной тому моя дурная слава» – и, набравшись смелости, решила узнать, что пишет Эвелин о Гарри Тоу. Спустя полчаса Эстелла отложила книгу в сторону – от описания ужасов ее начало мутить; и хотя большая часть была известна из газетных статей, принесенных Алексом, однако узнать их от жертвы, которая взвинченным ребяческим тоном перечисляла всевозможные издевательства, оказалось намного хуже.
Вскоре после того перед ней появился безупречно смешанный сайдкар.
– Предлагаю мир, – сказал Алекс.
– По-моему, в это время суток более приемлем кофе.
– В Париже уже вечер.
– Ладно, вечер так вечер, – неохотно согласилась Эстелла, бросила книгу и пригубила коктейль. Внезапно взревели двигатели и подбросили ее на сиденье. Она вскочила на ноги. – Мы стартуем?
– Ты хочешь сказать, взлетаем?
– Смотри! – Эстелла вспомнила, что Лена дремлет, и повторила чуть тише: – Смотри!
За иллюминатором вода стремительно уносилась назад. В стекла ударила поднятая гидропланом волна. Эстелла ни разу в жизни не перемещалась настолько быстро. Корпус самолета завибрировал так сильно, что она испугалась, не развалится ли он от болтанки и грохота. Затем лодка накренилась на одну сторону. Эстелла вцепилась в обшивку и в тот же момент ощутила у себя на спине руку – Алекс подхватил ее, не дав упасть.
– Извини. – Он отдернул руку. – Я обещал вести себя хорошо.
Эстелла сменила гнев на милость. Это же впечатление на всю жизнь; по такому поводу можно и умерить свою воинственность.
– Да ничего.
Внезапно лодка перестала быть лодкой и превратилась в самолет. Эстелла зависла в воздухе, окруженная синевой и пушистыми облаками, проплывающими на расстоянии вытянутой руки.
Алекс подошел ближе:
– Взгляни вон туда. Видишь небоскреб корпорации «Крайслер»? А дальше статуя Свободы, еле заметная.
– Какая она необычная, – улыбнулась ему Эстелла.
– Да, – кивнул он. В последующие несколько часов, пока Лена спала, они стояли плечом к плечу в салоне для новобрачных на летающей лодке и молча смотрели в иллюминатор. Разве это не чудо – лететь из одной страны в другую, пересекая океан, подобно перелетным птицам, парить в небе, почти касаясь солнца?
Я лечу к тебе, мама. Эстелла прижала ладонь к иллюминатору, вглядываясь в отражение неба в стекле. Конечно, Эстелла понимала, что необходимо расспросить маму о Лене, однако все равно больше всего на свете хотела еще раз очутиться в крепких материнских объятиях.
* * *
Полет, как сообщил Алекс, предстоял долгий – двадцать семь часов, включая промежуточную посадку на Азорских островах в местечке под названием Хорта, о котором Эстелла никогда раньше не слышала. Она не могла заставить себя спать. Раз или другой пыталась задремать, однако через час вскакивала и бросалась к иллюминатору, внезапно осознав – причем совсем не так, как на пароходе, уезжая из Франции, – насколько огромен мир по сравнению с ней и какое незначительное место она занимает на планете. Она смотрела в иллюминатор и представляла себе, что платья можно раскрасить в цвета неба: жизнерадостная утренняя синь, белый с золотым отливом полдень, который сменяется послеобеденной более глубокой синевой, фиолетово-серые сумерки, подернутый серебром ранний вечер и, наконец, бездонная чернильная ночь.
Эстелла достала тетрадь для эскизов и начала рисовать, не обращая внимания на непрестанный рев двигателей, внезапный крен и постоянную вибрацию. Лена жаловалась, что от тряски у нее зуб на зуб не попадает; пару раз ее даже стошнило. Эстелла ухаживала за Леной, насколько та позволяла, а позволяла она не так много. Наконец Лена уснула – бледная, с каким-то детским и простодушным выражением лица; Эстелле еще не доводилось видеть ее такой.
Раз или два она бросала взгляд на Алекса, дивясь метаморфозам, которые произошли с ним во сне. В покое его лицо выглядело даже более привлекательным, потому что Алекс не стремился придать ему то или иное выражение, и заученная непроницаемая маска внезапно растворилась, больше ничего не скрывая. Эстелла смотрела на него с улыбкой, понимая, что Алекс чувствовал бы себя неловко перед ней, увидевшей его таким, и все равно наслаждалась – хоть раз взяла над ним верх! – пусть он и не знал об этом. На миг Эстелла задумалась: а как выглядит во сне она сама? Какие заботы покидают ее, какие мечты озаряют лицо и чем оно отличается от маски, которую она носит в жизни?
Эстелла потеряла счет времени, радуясь, что можно не думать ни о чем, кроме карандаша и бумаги, а еще нежданному открытию: хотя первый показ обернулся полной катастрофой, она по-прежнему любит рисовать. И даже если никто больше так не считает, может придумывать модели одежды, достойные украсить любую женщину.
Она подняла голову, уловив в салоне какое-то движение: Алекс проснулся и подошел к Лене, которая, очевидно, была совсем измучена полетом.
– Тебе что-нибудь принести? – донесся его голос.
– Думаю, мой желудок сейчас ничего не примет, – пробормотала Лена.
– Кофе?
– Нет. Только спать, – улыбнулась она.
Алекс легонько коснулся плеча Лены, и Эстелла сообразила – а ведь она ни разу не замечала, чтобы эти двое обменивались жестами, указывающими, что тесная дружба – как у Эстеллы с Сэмом – переросла в страсть. Алекс никогда не целовал Лену, не обнимал ее так, как обнимает любовник – разве что касался спины, плеча или руки, – и никогда на глазах Эстеллы не дотрагивался до нее по причине неодолимого физического влечения. Эстелла непроизвольно потянулась рукой к губам – к губам, которые Алекс совершенно определенно целовал. Как же Лена может оставаться такой отстраненной, если имеет возможность каждый день чувствовать то же самое, что ощутила Эстелла один-единственный раз, когда Алекс целовал ее?
До Эстеллы дошло, что Алекс с нескрываемым любопытством пялится на то, как она зажала ладонью рот.
– Ой, извини. – Она вздрогнула. – Что-то приснилось.
– Надеюсь, что-то приятное, – сухо ответил Алекс. Эстелла ощутила, что покраснела. – Есть хочешь?
– Хочу, – созналась она. – Просто умираю с голоду.
Он просунул голову в дверь, и спустя несколько минут пришел стюард с подносом.
– Я передам что-нибудь Лене?
Алекс покачал головой:
– Она отказалась.
– Сколько времени?
Он посмотрел на запястье:
– В Париже почти четыре часа дня.
– Значит, у нас послеобеденный чай, – хихикнула она, глядя на дымящиеся супницы и тарелки с омарами, копченым лососем и побегами спаржи.
