Двери закрылись, и музыка стихла. Алекс замолчал.
Эстелла помотала головой и не глядя схватила за руку Ютт, притворяясь, что Алекс не говорил ничего такого и она по-прежнему жаждет вытащить подругу куда-нибудь оттянуться, как в былые времена. Боже, какая же она эгоистка! Почему просто не сказала Алексу «да» в ту же минуту, когда он попросил ее поехать в Париж и помочь ему? Поведал бы он эту историю сразу, чтобы у нее не было другого выбора, кроме как согласиться. А он все утаил – да, нажимал на Эстеллу, однако не шантажировал подобными ужасами, предоставив ей альтернативу остаться на Манхэттене в безопасности.
Эстеллу словно током ударило. Пусть она слишком мало знает о деятельности Алекса, пусть даже ненавидит ее, стоившую жизни месье Омону, – Алекс должен продолжать работать. Каждый спасенный им летчик сбросит бомбы на немецкую армию, каждый разведчик, которого он выручит на конспиративной квартире в Париже, передаст информацию, помогающую избавить Европу от нацистов. Пусть Алекс не может открыть ей свои секреты, однако так он спасает их от попадания в руки тех, кто обладает слишком большой властью и размахивает ею, как мачете.
– Я больше никогда и ни о чем не буду тебя расспрашивать.
И Алекс понял, потому что ответил:
– Спасибо.
Наконец они добрались до клуба. Из открывшейся двери сразу же хлынули звуки саксофона.
– Как я умудрился ни разу здесь не побывать? – спросил Алекс по-английски, придерживая дверь для Ютт и озираясь вокруг. Джаз-банд, танцпол, а еще бар, в котором, кажется, по-прежнему есть хотя бы вино.
– Ты был слишком занят. Прозябал в «Бриктопе», где собирались самые сливки общества.
– Как я заблуждался! Все самые лучшие сливки здесь.
Щеки Эстеллы вспыхнули ярче целого поля маков.
* * *
Алекс допустил ошибку. Определенно не стоило говорить девушке, что она красива. Вот она и сорвалась с места, как беженка при виде испанской границы. Сначала сидела у бара вместе с Ютт и болтала с барменом, судя по всему, хорошим знакомым. Потом музыканты спустились со сцены, принялись целовать ее в обе щеки и потащили к себе за стол. Каждый пытался будто в шутку приобнять ее, Эстелла добродушно отбивалась, и мужчины удрученно возвращались на место.
Затем девушка начала угощать всех табаком, а один из мужчин принес купленную на черном рынке бутылку виски. Скоро Эстелла стала объектом поклонения – она развлекала всех историями из манхэттенской жизни, каждая последующая круче и забавнее предыдущей, и уводила друзей в сторону от невзгод, в которые погрузился Париж. От Алекса не укрылось, чего ей это стоило. Он замечал, как она озиралась вокруг, опасаясь, что в клуб заглянут солдаты вермахта и увидят, как она опекает Ютт и следит, чтобы подруга поела вдоволь мяса; увидят, как она болтает без умолку, хотя утомлена после долгой дороги, потому что понимает, насколько Ютт, музыканты и все остальные жаждут слушать сказки о Нью-Йорке и забыть об оккупированном Париже хотя бы на короткое время.
Алекс не вслушивался в слова Эстеллы, вместо того он наблюдал за мужчинами – они были от нее без ума, словно заколдованные. Он осознал то, что приметил еще в тот вечер, когда она вошла в театр Пале-Рояль. Ах, какая женщина!
Такие встречаются реже, чем голубые бриллианты. Прекрасна так, что смотреть больно, и отважнее многих мужчин, с которыми он работал. Более того, она излучала радость. Он слушал ее смех, прислонившись спиной к барной стойке, и был не в силах отвести глаз.
В конце концов его вытащили из угла и посадили за общий стол, и Алекс обрадовался возможности хоть ненадолго забыть о своей работе, о том, что официальный повод для его приезда в Париж связан со многими жестокими обстоятельствами, которые подстерегают мужчин на войне, и был счастлив насладиться покоем перед неотвратимой бурей. Алекс прикидывался, что ничего не разбирает в непрерывном потоке слов, хотя понимал язык французских улиц лучше, чем любой марсельский докер; от него не ускользали даже похабные намеки, которыми музыканты перебрасывались друг с другом.
Через некоторое время Алекс поймал на себе взгляд Эстеллы, и от улыбки, которой она его одарила, у него захватило дух. Сидевший рядом саксофонист тоже подметил это и толкнул его локтем:
– Она не разбрасывается такими улыбками со всеми подряд.
Как хочется, чтобы это было правдой!
* * *
Эстелла понимала, что несколько перепила, но ей было все равно. Она испытывала горькую радость, слыша смех Ютт и французскую речь, а виски помог притупить боль от мысли, что мама где-то рядом, однако все равно недосягаема. Носит ли еще мама блузку, сшитую из той же самой ткани, что и платье Эстеллы?
– Сыграй с нами, Эстелла! – предложил Люк, пианист, и звучание собственного имени вернуло ее в помещение клуба.
– Нет, – запротестовала она. – Никто не захочет меня слушать.
– Эстелла, Эстелла, – начала напевать Ютт. Остальные музыканты подхватили, и спустя несколько секунд вся компания за столом повторяла ее имя.
Она увидела, одновременно с радостью и изумлением, что и Алекс присоединился к ним. Он весело подмигнул через стол, и она не удержалась от смеха.
– D’accord
[57]. – Эстелла подняла вверх руки, решив, что лучше уступить, чем испытывать неловкость перед людьми, нараспев выкрикивающими ее имя, и указала на Алекса. – Если ты присоединишься.
– Это вызов? – спросил Алекс.
– А как ты думаешь, черт побери?
Музыканты зааплодировали.
– Ваше желание для меня закон, – сказал он и шутливо отвесил поклон.
– Если бы так, – с улыбкой покачала головой она. Алекс вслед за музыкантами поднялся на сцену и сел за рояль рядом с Эстеллой. Ради смеха она взяла первые ноты песни Жозефины Бейкер Don’t Touch My Tomatoes
[58].
Филипп, солист группы, присвистнул:
– Да она нас развращает!
Эстелла подняла бровь:
– Впервые я услышала эту песню здесь. Причем в твоем исполнении.
Алекс подобрал аккомпанемент, и она поняла, что он тоже знает песню; работал под прикрытием и наверняка массу времени провел в подобных барах. Она начала напевать вместе с Филиппом, и Алекс присоединился, импровизируя время от времени и перебирая варианты, услышанные – как он шепнул ей украдкой – в Марселе, в Тулузе и в каком-то городке близ Пиренеев. Одна из версий заставила Эстеллу прыснуть от смеха, да так громко, что она не смогла играть, и Алекс взял на себя и мелодию, и аккомпанемент, да еще и приукрасил риффом – короткой последовательностью аккордов, – которую тут же скопировал саксофонист. Эстелла поняла, что Алекс настолько же талантлив в игре на рояле, как и во всем остальном.
