– Знаешь, – шепнула она в паузе между пением, – если тебе наскучит нынешний род занятий, ты всегда сможешь заработать на жизнь как джазовый пианист.
– Порой я думаю, это была бы не жизнь, а мечта.
В завершение он снова начал играть The Nearness of You, и Филипп уступил свое право солировать – интерпретация Алекса была настолько трогательна, что каждая нота будто нажимала клавишу в сердце Эстеллы. Он в недоумении обнаружил, что на этот раз она не присоединилась.
– Не могу, – созналась Эстелла. – И без меня звучит выше всяких похвал.
Перед началом припева Алекс шепнул:
– Пожалуйста…
В момент уязвимости Эстелла уловила, как в нем мелькнул проблеск юноши, который скрывался за образом взрослого мужчины; подростка, настолько жаждущего спасти свою мать, что ради этого он готов был стать разбойником с большой дороги или пиратом; подростка, которому не оставили выбора, кроме как сдаться на милость британского правительства в обмен на жизнь – сделка, о которой Алекс, скорее всего, сожалел, однако сейчас он уже слишком погряз во всем, чтобы когда-нибудь бросить свой род занятий.
Эстелла кивнула, однако не заиграла. Пусть мелодия плывет по залу такая, как есть: медленная, нежная и трогательно прекрасная, как и ее видение Алекса-мальчика, одной рукой собирающего деньги за контрабанду оружия, а другой утирающего матери слезы. Но она подпевала, ненавязчиво позволяя вести мелодию, а сама вливалась в нее, превращая свою партию в сплав любви и печали, мост, который может привести человека от скорби к jouissance – к наслаждению.
Песня подходила к концу. Глаза Эстеллы наполнились слезами, они уже проникали в голос, делая его низким и сиплым. Алекс сыграл финальную ноту, и Эстелла отвернулась, не желая показывать свою незащищенность, но он протянул руку, осторожно смахнул слезинку, катившуюся по ее щеке, а затем взял ладонь Эстеллы в свою, поднес к губам и поцеловал.
Самый иллюзорный из жестов – словно перышком по руке провели. Однако жгучая боль выстрелила прямо в средоточие тела. Ей захотелось прислониться к Алексу. А если бы губы коснулись губ, как только что коснулись тыльной стороны ладони?
Глава 21
Сразу после того Эстелла сбежала, задержавшись на минуту, только чтобы сказать Алексу:
– Я пошла домой. Прошу тебя, хоть раз в жизни не сопровождай меня.
И, не желая слушать ответ, протолкнулась сквозь веселящихся завсегдатаев клуба, по пути торопливо попрощавшись с Ютт, и замедлила шаг, лишь когда оказалась в нескольких кварталах от клуба.
Почему она позволила целовать себя мужчине, который встречается с ее предполагаемой сестрой? Что это – безумие, глупость? Наверное, ее, и без того расстроенную, так возбудила полная искушений парижская ночь в джаз-клубе, да еще и убаюкали звуки саксофона.
Она пойдет к маме. И плевать, что Алекс не велел. Прямо сейчас заберет вещи с рю де Севинье. Алекс вернется, а ее и след простыл. Как теперь посмотреть ему в глаза, не выдав себя, как скрыть чувства, охватившие ее в тот момент, когда он поцеловал ей руку?
Она шагала медленно, не в силах заставить себя прибавить шаг. Перед глазами стояло лицо Алекса, а его губы снова и снова обжигали ладонь.
Наконец она открыла дверь дома на рю де Севинье.
– Алекс?
Эстелла вздрогнула и схватилась за сердце.
– Нет, это я.
На верхней площадке лестницы стояла Лена, с тревогой глядя вниз. Эстелле захотелось оторвать себе руку. Она не сделала ничего такого, что могло считаться предательством, однако внутренне предала Лену намного глубже, чем если бы Алекс поцеловал ее в губы. Настало время откровенного разговора; в любом случае она давно задолжала его Лене.
Эстелла уселась на ступеньку и посмотрела на Лену снизу вверх.
– Мне все казалось, безопаснее не знать, кем мы приходимся друг другу. Думала, проще закрыть глаза, чем принять удар в лицо.
– А если тебе предложат яблоко, ты откажешься? – тихо проговорила Лена.
– Верно подметила. Я бы не отказалась. – Эстелла изучала Лену, женщину, похожую на нее физически, однако так непохожую хотя бы тем, что та не умела улыбаться. Словно у нее много лет назад похитили это умение. – Я отправляюсь к маме. А до того, надеюсь, ты расскажешь мне, как попала к Гарри.
– Идем со мной, – ответила Лена.
Они поднялись наверх и прошли через вестибюль к другой, потайной лестнице, которую Эстелла до сих пор не замечала. Лестница вела мимо комнат, где раньше, должно быть, проживала прислуга, и выходила на крышу.
Эстелла нырнула в парижскую ночь и ахнула:
– Как ты нашла этот ход?
– В моем доме есть такая лестница. Я сообразила, что она должна быть и здесь. – Лена уселась на крышу. – Как прошел вечер?
Эстелла опустилась рядом и тут заметила у Лены под мышкой коробку из-под обуви. На коробке было отмаркировано название магазина, где мама обычно покупала ей обувь. Эстелла вздрогнула от одной мысли, что мама могла хранить там.
– Я была в джаз-клубе, – осторожно ответила она.
– И Алекс тоже?
– И он.
– Он рассказывал тебе о своей матери? Об отце?
– Чуть-чуть.
– Я рада.
Рада? Эстелла удивилась, однако промолчала и показала на коробку.
– Что там?
– Нашла под роялем. – Лена протянула коробку Эстелле.
– А почему не открыла?
– Хочу сделать это вместе с тобой.
– Спасибо, – прошептала Эстелла. Их глаза встретились. Лена выдержала ее взгляд и улыбнулась в ответ.
Эстелла поставила коробку между собой и Леной и сняла крышку. Сверху лежало платье – самое первое из пошитых Эстеллой для себя. Неровные строчки, болтающиеся пуговицы, потертая ткань… Эти недостатки Эстеллу не волновали, и мама разрешала ей носить платье всегда, даже зимой, просто надевая под него трико, а сверху пальто, чтобы не мерзнуть.
Она взяла платьице в руки, и в памяти вспыхнуло: они с мамой гуляли по кварталу Марэ и остановились у этого дома. На мамином лице читалась безысходность – Эстелла не знала тогда этого слова, однако понимала, что «печаль» не вполне подходит для описания маминых ощущений, – и она крепко обвила руками талию Жанны.
Мама громко всхлипнула и как-то внезапно успокоилась, загнала свои эмоции внутрь и подхватила дочь на руки, хотя та уже слишком выросла для этого.
– Ничего страшного, просто сердце кольнуло, – сказала она тогда.
Теперь Эстелла понимала, что мама имела в виду. Вот сейчас она сидит рядом с женщиной, которая более чем вероятно является ее сестрой, держит в руках полную тайн коробку и свое поношенное детское платьице и тоже ощущает боль в сердце.
