Фабьен осторожно присела на бабушкин стул, однако он оказался слишком просторным, и она вскочила, не желая, чтобы кто-нибудь застал ее здесь – самозванку, неспособную занять место Эстеллы.
– Фабьен?
– Боже! – Фабьен прижала руку к груди и резко обернулась. – Ребекка, вы меня напугали.
Бабушкина секретарша – юная и миниатюрная, однако очень организованная девушка, – улыбнулась.
– Ваша траурная речь была так трогательна!
– Спасибо. Я, кажется, объявила для всех нерабочую неделю?
Ребекка положила перед ней коробку:
– Я пришла забрать вот это. Думала завезти вам завтра, но раз уж вы здесь, то возьмите сейчас.
– Что в коробке?
– Не знаю. Эстелла отдала мне ее лет пять назад. Велела хранить и передать вам после…
После ее смерти. Конец фразы повис в воздухе. Фабьен взяла коробку в руки.
– Я возвращаюсь в Грамерси-парк. Мне слишком тяжело находиться здесь.
Помедлив, Ребекка положила руку ей на плечо:
– Она велела мне каждую неделю ставить в вазы свежие цветы. Чтобы эта комната всегда выглядела так, будто вас ждут. Она сказала, однажды вы сами заявите о своих правах. Когда будете готовы.
В Грамерси-парке царил все тот же беспорядок. Фабьен со вздохом опустилась на диван, поставила коробку на колени и, открыв крышку, извлекла стопку бумаги.
– Ой! – До нее дошло, что это такое. Эскизы. Десятки эскизов. Те самые, что Фабьен рисовала на клочках бумаги, лежа на полу в бабушкином кабинете или сидя за ее столом. Каждое лето в Нью-Йорке, начиная с возраста, когда смогла взять в руки карандаш, до того времени, когда прекратила рисовать. Эстелла сохранила все.
Просматривать их было все равно, что провалиться в шахту и попасть в прошлое. Мимо Фабьен проносились модные тренды: расклешенные брюки, платьица в кукольном стиле и цветные джинсы начала нулевых; хаки восьмидесятых, платья-комбинации, бархат, искусственный мех… Одни эскизы, созданные в возрасте шести лет, рассмешили ее своей детской непосредственностью, другие заставили покачать головой, осознавая свою робость, в третьих просматривалось бабушкино влияние, однако было и нечто большее – небольшое отклонение от бабушкиного стиля, поворот в сторону, куда та еще не рисковала вторгаться.
Фабьен вздохнула, отложила эскизы в сторону и вновь сунула руку в коробку. Достав оттуда CD-диск, улыбнулась и вставила его в плеер. Когда она в последний раз видела такое?
Звуки блюза, печального и тоскующего, наполнили комнату. Диск был подписан бабушкиной рукой. Нора Джонс, The Nearness of You. Фабьен начала убирать со стола бокалы, и тут до нее дошли слова песни – падение в объятия любимого человека, гимн чувству, от которого захватывает дух.
Сквозь музыку послышался звонок, и Фабьен взглянула на экран видеодомофона, готовая проигнорировать посетителя. Однако это оказался Уилл. Она открыла дверь.
– Привет. Прости, не было возможности поговорить с тобой на поминках.
– Понимаю. Слишком много людей пришло. Заходи.
Он проследовал за ней в гостиную. Фабьен внезапно вспомнила, что после похорон в доме до сих пор не убрано.
– Я отпустила домработницу Эстеллы на неделю, – сказала она. Надо как-то оправдаться за тарелки, стаканы, салфетки и разбросанные повсюду крошки. – Женщина очень переживает. А я в суматохе даже не подумала, что после поминок останется беспорядок.
– Сегодня я за нее. – Уилл собрал тарелки в стопку.
– Ты не обязан. Я как раз начала.
– С моей помощью будет быстрее, – улыбнулся он.
– Спасибо. – Она почувствовала, как уголки губ приподнялись в улыбке, и направилась в кухню, наполнить раковину водой и моющим средством.
Уилл бегал туда и обратно, перемещая тарелки, стаканы и пищевые отходы. Беседа протекала своеобразно: Фабьен говорила, куда что ставить, а Уилл задавал светские вопросы типа «Где мусорная корзина?». И это было великолепно – струящаяся по хрусталю вода, мыльная пена, оставляющая после себя чистоту, постепенное уменьшение количества грязной посуды – как легко решить проблему, если приложить немного труда! – и последующая удовлетворенность результатом своих усилий в виде сверкающей горы тарелок, которую Уилл начал убирать в буфет.
– Домработница убьет меня, когда придет и увидит, что все не на своих местах, – пошутил Уилл.
– Она не будет против. – Фабьен подумала, как глупо это выглядит – обсуждать посуду с таким мужчиной, как Уилл, ведущим дизайнером Тиффани, привыкшим к красивым вещам. – Все, хватит. Я почти закончила.
– Там на диване что-то валяется. – Он указал в сторону гостиной. – Хочешь, я сложу обратно в коробку?
Фабьен покачала головой:
– Эту коробку бабушка сохранила для меня. Забавно… Как много значит порой клочок бумаги или песня! Я до сих пор помню, что на Эстелле было надето, когда я рисовала эти картинки, или что она сказала, когда я вручала их ей: «Цвет выбран удачно, и длина юбки мне нравится, а вот рукава слишком коротки», – произнесла Фабьен, копируя голос Эстеллы.
– Покажешь? – спросил Уилл.
Фабьен положила кухонное полотенце и направилась в гостиную. Уличные фонари разбавили золотыми мазками черноту ночного парка за окнами, зеленый цвет почти исчез, притаившись до рассвета. Любимая бабушкина картина кисти Фриды Кало – две женщины, из сердца каждой тянется вена к сердцу второй женщины – висела на своем месте над камином. Фабьен подумала, что женщины стали выглядеть более спокойными и даже чуть крепче держались за руки, словно их разделенные сердца наконец соединились. Фабьен вздохнула. Надо поспать, а то уже в картине изменения мерещатся.
Она нажала кнопку воспроизведения, и слова песни – The Nearness of You – вновь полились из плеера, как и слезы, которые она внезапно ощутила на своих щеках.
– Боже мой! – Фабьен соскользнула по стене и села на пол. Надо перестать плакать. Не стоит вести себя как тряпка перед мужчиной, который так много для нее значит.
Уилл сел на пол рядом с ней, порылся в кармане и достал чистый, белый и идеально отглаженный носовой платок.
– Ты бы понравился бабушке, – всхлипнула Фабьен.
– Я бы предпочел понравиться внучке, – тихо проговорил он.
Фабьен резко повернула голову:
– Что ты сказал?
Наверное, она не так расслышала.
– Я сказал, что предпочел бы понравиться внучке. – Уилл протянул руку и слегка коснулся ее подбородка. – Я влюблен в тебя, Фабьен. И поэтому сейчас уйду домой. Потому что я хочу поцеловать тебя – нет, больше чем поцеловать! – но не при таких обстоятельствах. Ты сейчас слишком печальна.
Фабьен наклонилась и уперлась лбом в лоб Уилла, сознавая опасность, которую таили в себе его губы, его сбивчивое дыхание, его близость. Она понимала, чем может закончиться поцелуй. Уилл прав: сегодня это обернулось бы тем, что захочется забыть, а она хотела запомнить это навсегда.
