При этой мысли Физрук просыпается. Солнце светит прямо в глаза. Сколько раз он ей говорил, что хочет омлет из двух яиц и картошку в масле, но она продолжает варить овсянку, как делала каждое утро для старого отца. Но отец действительно старый, а он, Физрук? Молодой человек, энергия и сила.
Ладно, сегодня он себе сам купит завтрак, который заслужил. Даже лучше будет, чем омлет и картошка. Он идет на рынок, где в пекарне делают на завтрак качори
[27]с чхолар далом
[28]. Жареное тесто с начинкой из зеленого горошка и карри с чечевицей. Завтрак сибарита. А свою овсянку жена пусть сама ест!
На улице за ним увязывается бродячая собака, и Физрук ее прогоняет:
– Пошла вон!
Но собака идет за ним, ребра натягивают шкуру, из меха выдран клок, язык свисает из розовой пасти.
Физрук наклоняется подобрать с дороги палку и замахивается. Но, только когда он бросает ее, собака отступает, поворачивается и трусит прочь.
Он десяток человек за решетку засадил, знаете ли. Так что эта уличная собака пусть лучше держится подальше, а то в мгновение ока попадет под замок, ха-ха!
* * *
Однажды утром свет меркнет. Небо становится таким темным, что повсюду в округе включают лампы, и это придает рассвету оттенок сумерек. В громах и молниях бури, заливая дождем по крышам всего города, приходит муссон. Жена Физрука закрывает окна от косого дождя, а сам Физрук выходит из дома в подвернутых до колен штанах и в резиновых шлепанцах. Рабочие туфли он несет с собой в пластиковом пакете.
Физрук оглядывается, стоя в дверях. Бурая вода плещет во все стороны, улица превратилась в поток, и по нему шлепают люди, спешащие в свои офисы. Физрук замечает рикшу, разгоняющую волны в стороны – она медленно едет по улице. У нее большие колеса, а высокое синее сиденье закрыто складной крышей. Физрук вскидывает руку, кричит: «Рикша!» – водитель сворачивает к нему и лениво останавливается. У него рубашка расстегнута, шевелятся мускулистые икры, голова под установленным на руле зонтиком даже не намокла. Водитель смотрит прямо перед собой и назначает цену втрое против настоящей. Физрук, испытывая некоторую гордость, небрежно соглашается.
– Ладно, – говорит он, – поехали.
* * *
Много лет подряд школа добивается дренажа подъездной дорожки, чтобы ее не затапливало. Ее продолжает заливать в каждый муссон, и сегодня тоже. Школьницы в форме и гавайских шлепанцах держатся на сухом участке дороги, где повыше. Дожди затопили подземные логова тараканов, и эти насекомые лезут теперь из всех щелей мостовой. Они мечутся по земле, пугая девочек, которые визжат и топчут их ногами. Когда проезжает школьный автобус или останавливается машина кого-то из одноклассниц, девочки набиваются туда, чтобы их подвезли к воротам школы.
Уроки идут как обычно, но кто может думать о вторжении монголов или тригонометрии, когда в городе потоп? Весь день льет дождь, и, когда он останавливается перевести дыхание, его сменяет имитация дождя с карнизов и листьев.
На своих уроках Физрук занимается с девочками йогой, по четыре зараз – потому что столько есть у него ковриков для йоги. Остальные «медитируют» – глаза полуоткрыты, то там, то здесь слышно хихиканье. Физрук одергивает их, призывает к тишине, но он тоже знает: в дождливый день правила другие.
* * *
Во время ланча директриса, демонстрируя солидарность, покидает свой кондиционированный кабинет и садится за стол с учителями. Она тоже пришла сегодня с мокрыми ногами, и подол ее платья потемнел от воды.
– Это унизительно, – замечает преподавательница английского. – Мы, учительницы, идем в школу, приподнимая сари. Воображаю, как это выглядит в глазах учениц!
– И на родителей тоже плохое впечатление производит, – соглашается математичка.
Директриса, сидящая перед коробкой с бутербродами, поддразнивает Физрука:
– Господин Физрук, мы знаем, что у вас есть связи с влиятельными людьми.
Физрук поднимает глаза от коробки с лапшой, улыбается, но не возражает.
– Есть возможность что-то сделать с нашей дорогой? – спрашивает директриса.
* * *
И в следующий понедельник появляются двое рабочих с бейджами городской корпорации и представляются директрисе.
– Наряд на работу, – говорят они, протягивая ей сложенный во много раз лист бумаги. – Работа сделана. Подпишите и отдайте нам, пожалуйста.
Директриса глазам своим не верит.
– Я заметила, – говорит она, – что там вроде было перекопано.
В документе подробно написано, что именно сделано. За выходные присланные корпорацией рабочие сняли асфальт, очистили старые дренажные трубы от ила и пластика и заасфальтировали над ними дорогу.
В следующий раз, когда зарядит дождь, ученицы и учителя будут идти по дороге в школу сухие и чистые, пусть даже весь город утонет.
· Лавли ·
В конце занятия мистер Дебнат сидит в кресле и, дует на блюдечко с чаем – фуу, фуу. Я анализирую собственное выступление, записанное на телефон. На стене висят коричневые цветы, обрамляющие лица покойных родителей мистера Дебната. Давно пора купить им свежих цветов.
– Лавли, – говорит он, когда все ушли, – теперь я понимаю, что ты эти уроки уже на голову переросла.
– Не говорите так, пожалуйста! – молю я, хотя про себя втайне понимаю, что он может быть прав. Мои выступления всегда затмевают прочие. Честно говоря, у меня те же мысли. Но я всегда была скромницей. – Я еще очень многому у вас должна научиться.
– Я тут пишу сценарий, Лавли, – говорит он. – Помнишь, как мне удалось попасть в Бомбей двадцать лет назад? С тех пор я до сегодняшнего дня писал сценарий. И вот дошло до момента, когда я думаю о кастинге, ну и так далее.
– Вау! – говорю я, и у меня шея вытягивается, как у гуся. – Вы снимаете фильм?
– Пишу, – отвечает он. – И снимаю, естественно. А теперь у меня к тебе есть один вопрос.
И вот прямо так, дыша чаем мне в лицо, он меня спрашивает, согласна ли я сыграть главную роль в его фильме. Я в таком шоке, что вопрос доходит до меня только через минуту.
– Так ты согласна?
Я смотрю на него как дура. Ну да, да, да!
А мистер Дебнат продолжает:
– Ты наверняка интересуешься, у кого будет вторая главная роль? Кто сыграет героя? На самом деле я ее пишу для кого-то вроде Шахрух Хана.
– Шахрух Хан! – говорю я наконец, и голос застревает у меня в глотке. – Я вам говорила, что каждую ночь сплю под постером с Шахрух Ханом?
Действительно, эмоций слишком много. Я будто на гималайском пике счастья. Вот если бы я должна была вложить это чувство в слова, такими они и были бы.
