Физрук берет сперва рикшу, потом такси, а там, где останавливается движение, – выходит из машины и бежит. Его обтекает идущая навстречу толпа. В толпе время от времени ребенок, не доходящий Физруку до пояса, дует в игрушку, которая вытягивает шею и показывает перышко.
Дом лидера партии находится в старой части города, где на дороге помещается только один «Амбассадор». Толпу пытаются регулировать два полицейских джипа, множество мужчин держат глиняные кружки с горячим чаем – за края, чтобы не обжечь пальцы. Соседи с балконов смотрят на собирающуюся толпу, будто здесь какой-то другой праздник.
– Тело привезли из больницы? – спрашивает Физрук у стоящего рядом незнакомца. У того в руке матерчатая сумка, как у студента.
– Пару минут назад, – отвечает он.
Физрук не видит знакомых лиц и потому стоит чуть в отдалении от дома, держа букет длинных белых цветов – единственных, какие смог найти в этот час. По толпе прокатывается волнение, когда приходит отдать последний долг премьер-министр, а с ним – министр путей сообщения. Пропускают машину, в которой сидит знаменитый актер, и он выходит, надев темные очки. Соединив руки, актер приветствует собравшихся, кланяется и исчезает в доме. Толпа как один человек подается за ним, и на миг Физруку становится страшно, как бы кого не затоптали.
– Пожалуйста, соблюдайте порядок! – кричит человек, стоящий перед домом. – Там его жена, там его старая мать! Имейте к ним почтение!
Физруку становится неловко, что он – элемент вот этой толпы, странно возбужденной, хотя полагалось бы горевать. Ощущение, похожее на то, что было на первом митинге партии, куда он попал, еще такой застенчивый.
Не лучше ли ему сейчас уйти домой? А потом, в более спокойный момент, навестить оплакивающих? Но ведь он принес цветы. Надо бы показать Бимале Пал, что он здесь. Там, внутри дома, собрались все основные министры. Разве плохо было бы свести знакомство с одним-двумя из них?
Тут он слышит голос.
– Вы пришли, – говорит помощник, тот самый, который на мотоцикле привозит Физруку премии. И Физрук благодарно идет за ним. Помощник пробирается через толпу – «дорогу, дорогу!» – и Физрук чувствует направленные на него взгляды. Просто слышит, что думает толпа, как в тот момент, когда ему выдали бесплатную порцию мури в поезде: «Что это за важная шишка?»
· Лавли ·
Когда нет ни младенцев, ни новобрачных, мои сестры по дому хиджр благословляют за деньги в пригородных поездах. По нашей традиции мы усиленно занимаемся этим в праздник Дурга-пуджа, когда богиня не в небесах, а здесь, в нашем городе.
– Давайте, сестры! – говорит матушка Арджуни на весь вагон, с хлопком соединяя ладони. – Неужто никто не хочет, чтобы день ваш был благословен?
Пассажиры отворачиваются к окнам, делая вид, что смотрят наружу, но у них не получается: матушка Арджуни обращается прямо к ним.
– Послушай, мать, – говорит она какой-то женщине. – Дай нам несколько рупий от доброты своего сердца.
Все лица поворачиваются ко мне, и я надеюсь, что там нет кого-нибудь из класса по актерскому мастерству мистера Дебната. Боже, прошу тебя. Сейчас я на пути в кинозвезды, зачем губить репутацию? Мои соученики, быть может, единственные на свете не видали меня за этим ремеслом. Не видали, как я из-за этого ремесла становлюсь отвратительной людям. Но, если бы я этим делом не занималась, как бы я накопила денег на актерскую школу?
В поездах я всегда учусь. Вот сидит мать, нога на ногу, на руках у нее спит младенец. И у нее самой голова склоняется к плечу, она тоже спит, мертвая для этого мира. Наших слов она не слышит. В следующий раз, когда у меня будет роль усталой матери, я вспомню о ней.
Очень много людей смотрят в окна, на поля нашей страны – успокаивающий зеленый пейзаж. Рисовые поля, кокосовые плантации, бесконечная зелень угодий… Иллюзия! На самом деле смотрят они на уродливые пригороды. Над дорогой – рекламные растяжки, истыканные дырами, чтобы ветер проходил. В тихих городках двухэтажные дома раскрашены так, как не увидишь в большом городе – ярко-синее и желтое! Розовое и зеленое! И эти дома торчат из пыли, на некоторых – флаги местных политических партий, на крыше одного дома человек вылез наладить спутниковую тарелку и чешет в затылке, глядя в небо.
Я все это вижу в окнах поезда, как в телевизоре каком-то.
* * *
Приглашение прибывает однажды утром, из рук в руки, потому что на нем нет адреса, написано только: «Хиджре Лавли, близ станции Колабаган». Я раскрываю его, как будто это клапан моего сердца, читаю слова столько раз, что выучиваю их как песню. Раскрываю и закрываю, раскрываю и закрываю, и не удивлюсь, если у меня от этого сердце разобьется.
В назначенный день я под холодной водой из колонки мою голову с шампунем, смазываю маслом локти, брызгаю розовой водой в лицо, украшаю волосы цветочной гирляндой и иду в зал торжеств, где Азад собирается жениться на женщине. Настоящей женщине, с которой он когда-нибудь заведет детей, как я его и уговаривала. Дни, когда он был с «женщиной» вроде меня, кончились. Под мышкой у меня красиво упакованная коробочка с маленькой статуэткой европейской внешности.
Вход украшен цветами, листьями и словами «Азад берет в жены Шабнам». Тут же стоит дама и подносит каждому гостю чашку прохладного, сдобренного розовой водой сиропа «Рух Афза»
[31].
Я его всасываю залпом и прихлебывая – так мне вдруг захотелось пить. И все равно язык не ворочается, в горле пересохло.
Внутри Азад с невестой сидят на одинаковых тронах. Позади тронов куча коробок – вероятно, тостеры, одеяла, обеденные сервизы. Азад улыбается во все тридцать два зуба и пожимает руку какому-то старому родственнику. Потом видит меня, и мы смотрим друг на друга, смотрим. Слов у нас нет.
Ведь это же я говорила Азаду, чтобы поступил как надо и женился на женщине, разве я не помню? Но сейчас Азад такой красивый, волосы у него хорошо расчесаны, на нем дхоти курта
[32]цвета слоновой кости. Невеста от пудры белая, словно привидение, а губы у нее красные, как помидор. На шее не меньше пяти-шести золотых ожерелий. Сейчас, с пустой чашкой от сиропа в руке, мне наплевать на золото, но не наплевать, что Азад ей это покупал с любовью. Разве не говорил он мне когда-то, что не может без меня жить? Так почему же он не женился на какой-нибудь одноглазой уродине?
Но мне, как бы там ни было, нужно сейчас быть благородной. И я со своим подарком иду к невесте и жениху.
– Лавли! – произносит Азад, и видно, как ему неловко. – Хорошо, что ты пришла.
